Прячась под широкой, щедрой кроной дерева, я закрыла лицо руками. Слёзы прорвались внезапно, обжигая кожу, мешая дышать.
Дома я пересказала наш с мамой разговор мужу. Мой голос дрожал, слезы скатывались по лицу. Муж внимательно выслушал, а затем мягко произнес:
– Дорогая, я не могу видеть тебя в таком состоянии. – Он обнял меня. – Послушай, я думаю, что надо называть вещи своими именами. Для твоего же блага. Я знаю, это очень больно, но, уверен, ты справишься.
– Я не понимаю. Что ты имеешь в виду?..
Он помолчал немного.
– Все, что ты рассказывала о твоем детстве, о юности… О твоих взаимоотношениях с матерью. С отцом.
Он снова помолчал.
– Ведь это было так очевидно…
– Но что, – в нетерпении спросила я, – что было очевидно?..
Муж молчал, не решаясь, видимо, сказать то, что должна была озвучить я сама. Он просто смотрел на меня и ждал. Внутри меня уже зрел ответ, но я отчаянно сопротивлялась, не желая признавать правды – так же, как когда-то заблуждался папа, утверждая, что мать не может предать..
Ах да, конечно же. Вот оно.
Пре-да-тель-ство.
– Ты в самом деле считаешь, что мама?..
Если мама не сделает того, о чем я прошу в письме… Она предаст не меня. Она предаст папу. Сведет на нет все его старания. Перечеркнет всё, за что он боролся, всё, что он для нас создавал, все его мечты о моем счастье и благополучии.
Это внезапное осознание резануло по сердцу так, что я вскрикнула и закрыла рот рукой. Не моргая, я долго смотрела на мужа, но не видела его. В этот миг во мне что-то оборвалось. Возникло странное, болезненное ощущение – как будто невидимая нить, которая связывала меня с отцом через мать, лопнула, и я потеряла его окончательно.
Острое чувство обездоленности накрыло меня. Я выскользнула из мужниных объятий, упала на колени и зарыдала. Грудную клетку сдавило, я едва могла дышать. Меня всю трясло, обжигающие слёзы текли непрерывно. Муж попытался меня утешить, но его ласковые руки не успокаивали, а только раздражали. Мне нужно было побыть одной, и он это понял. Убедившись, что у меня нет истерики, он молча вышел.
С того дня мне пришлось пересмотреть всю свою жизнь. С каждым воспоминанием, с каждой семейной байкой, услышанной когда-то мною от матери или родственников, передо мной постепенно раскрывалась целостная картина моей семьи – кем мы были, какие роли исполняли, что действительно нас связывало. Признаться, картинка эта оказалась неутешительной, а в чем-то даже пугающей. А ещё во время работы над этой историей пришло понимание, что я унаследовала от матери многие пороки, и предательство – не самое страшное из них: то, что меня в ней так обижало и возмущало, таилось во мне самой.