Он стал идеальным организатором похорон. Его отстраненная компетентность была настолько безупречной, что вызывала у окружающих смесь восхищения и подсознательного ужаса. Он был скалой, о которую разбивались волны чужого горя. Он поддерживал под руку плачущую мать, но его прикосновение было не утешением, а физической стабилизацией объекта. Он принимал соболезнования, кивая в нужных местах и произнося стандартные, программные ответы: "Спасибо за теплые слова", "Он был бы рад вас видеть". Каждое такое взаимодействие было для него транзакцией, обменом социальными кодами, который он производил с точностью банковского терминала.
И вот наступил финал проекта. Прощальный зал в крематории. Пространство было спроектировано так, чтобы вызывать стандартизированную скорбь: высокие потолки, приглушенный, постановочный свет, тяжелые бархатные драпировки, поглощающие звук. Воздух был статичным, густым от запаха ладана и увядающих цветов – лилий и гвоздик. Этот запах был для Кирилла еще одним пунктом в спецификации, утвержденным компонентом ритуала. Люди в черном текли медленным, вязким потоком. Он стоял у гроба рядом с матерью, прямой как струна, с идеально непроницаемым лицом. Он был не сыном, он был распорядителем церемонии.
Он смотрел на лица людей. На искаженную гримасой плача физиономию своей тетки. На растерянное, постаревшее лицо лучшего друга отца. На коллег с его бывшей работы, с их набором дежурных, скорбных выражений. Он регистрировал их эмоции как данные. Он видел покрасневшие глаза, мокрые платки, сжатые губы. Он анализировал эти проявления, каталогизировал их, но не мог воспроизвести. Он был как инопланетный зонд, скрупулезно изучающий ритуалы незнакомой цивилизации, но абсолютно чуждый их смыслу. Он чувствовал себя самым одиноким существом во вселенной, отделенным от всех этих плачущих, живых людей невидимой стеной из собственного внутреннего стекла.
Его взгляд скользнул к матери. Она была уже не системой, вышедшей из строя. Она была руиной. Полная системная дезинтеграция. Она смотрела на лицо мужа в гробу, и в ее глазах не было ничего, кроме пустоты, выжженной горем. Она не плакала, слезы кончились. Она просто смотрела, и ее молчание было страшнее любого крика.
Затем настала его очередь прощаться. Этого требовал сценарий. Он медленно обошел гроб, ощущая на себе десятки взглядов. Все ждали от него реакции. Он был главным действующим лицом в этой последней сцене. Он заставил себя посмотреть на отца.