Может быть, дело в компании? Пить с друзьями – приятно, а с родственниками – страшно.
Его пьяный отец вызывал еще большую тревогу. Он вроде не делал ничего плохого, вроде бы даже забавно шутил, но ощущался совершенно чужим.
Над мамой Жени здесь все посмеивались, но никто не считал это чем-то неправильным. Замечала ли это мама – наверное, но она почему-то не выдавала этого и тоже делала вид, что все в порядке. Рождественский очень хотел за нее заступиться, но не находил в себе сил. Да и мама бы не оценила такой выходки.
Кто-то внезапно схватил его за руку – то была очередная родственница, которую Рождественский толком и не помнил. Она не слишком отличалась от тети Люды – была такой же распухшей и на вид деспотичной. Танцевать – кажется, она звала его танцевать под очередную старческую симфонию советского краха, которой так наслаждались все присутствующие. Рождественский не мог сопротивляться – пришлось согласиться, выйти в центр зала и делать вид, что ему весело, пока разговор за столом об их с мамой несуразной жизни все шел, будто бы их и нет в этой комнате. Родственница, крепко держащая его за руки, с каждым моментом становилась все более и более страшной – расплывалась и расплывалась в его глазах, становясь похожей на мертвую рыбу каплю.
Женя рос, и вот – он уже стал их всех выше, но это ничего не исправило. Родственники все также хотят съесть его.
Как же все-таки хотелось подойти к маме и тихонько сказать ей на ушко, что он уже хочет домой, что пора вызывать такси, ведь уже очень поздно и пора спать. И пускай мама бы соврала, что такси скоро приедет, а он бы все равно ей поверил, а после – уснул бы на двух стульях.
Спустя минут двадцать Рождественский снова убежал в темную кухню. Попить воды и постоять. Дверь в детскую, которую он снова заметил краем глаза, все еще манила его. Покою не давало и то, что он уже опозорился перед братом, и тот наверняка рассказал другим детям, какой Женя неприятный, некомфортный и подозрительный человек, под определенным ракурсом смахивающим на маньяка, или, не дай боже, даже на взрослого.
После танца с родственницей Рождественский чувствовал себя крайне неловко. Этот нелепый макабр, подкрепленный обсуждениями за столом, нанес ему критический удар, окончательно ошеломил его. Реальность теперь казалась все менее реальной, а особенно по его восприятию бил контраст, создаваемый его мнимым одиночеством. На кухне было так темно и пусто – стулья отсюда были вытащены в зал, поэтому комната выглядела совершенно голой. Но на полу разливалась полоска света, бьющая из прихожей, граничащей с залом. Эта полоска несла в себе пьяный хохот, все те же обсуждения, все самое мерзкое, собранное с самых разных уголков. Она воспринималась им немыслимо горящей, жгучей. Случайно наступишь – лишишься ноги.