С годами дела у отца шли все хуже и хуже. У него развилась язва желудка. Один из работников фермы сбежал, украв деньги. Таинственным образом погибли четыре теленка. Крупное наводнение не позволило засеять самое большое поле, а после того дождливого лета два года подряд длилась засуха. Государственные субсидии прекратились.
А потом, когда я прожила в Нью-Йорке уже семь лет, бабушка заболела, и ее пришлось поселить в дом престарелых с медицинским уходом.
Той же весной один из застройщиков обратился к отцу с предложением, от которого нельзя было отказаться.
Мой отец подписал все бумаги. Мы с Хендриксом приехали домой – Мэгги сказала, что ему нужно, чтобы мы были рядом. Чтобы его поддержать. Но он совсем не обрадовался. Наоборот, разозлился. Сказал, чтобы мы возвращались к своей «настоящей жизни». Велел нам забыть, кто мы такие и откуда родом. Он сказал еще много ужасных слов, хотя, по уверениям Мэгги, совсем так не думал. С тех пор, хотя отец потом извинился, он стал еще молчаливее и угрюмее. Теперь у него постоянно слегка дрожат руки, и у меня есть подозрение, что он прикладывается к бурбону гораздо чаще, чем в годы моего детства и юности.
Твой отец… твой отец…
По тебе очень скучает.
Тебя любит.
Жалеет, что не сумел быть хорошим отцом.
Жалеет, что ты вообще родилась на свет.
Я перезваниваю Мэгги сразу, как только выхожу из метро.
– Что случилось? – спрашиваю я, как только она берет трубку. И морально готовлюсь к тому, что она заговорит о больнице. Или о чем-то похуже. – С папой все хорошо? Что происходит?
– Может быть, ничего страшного, – отвечает она. – Может быть, я раздуваю из мухи слона, как сказал бы твой папа. – Ее тяжкий вздох говорит сам за себя. Действительно ничего страшного, но повод для беспокойства все-таки есть… много поводов для беспокойства. Где-то неделю назад были заморозки, мой отец поскользнулся на льду и подвернул ногу. Но он категорически не желает позаботиться о себе. И отказывается идти к врачу, хотя с трудом наступает на больную ногу. – В общем, все как всегда, – говорит Мэгги. – Делюсь, чтобы ты тоже знала о возможной гангрене.
– Нам уже пора записать его на примерку протеза? – пытаюсь я пошутить, и Мэгги смеется.
Беспокойство по всякому поводу я унаследовала от нее. Удивительно, что, хотя мы не родственники по крови, каким-то образом мне все равно передался ее ген тревожности. Именно ей я звоню в приступе ипохондрии, когда у меня болит горло, и под конец разговора мы обе уже смеемся, перечисляя болезни, которых у меня наверняка нет. Например, рака мозга.