Она нашла фонарик с новой батареей (купила в Бордо) и пошла по темному коридору, который утром показала Женевьева. Коридор был длинным, сырым, стены покрыты отслоившейся штукатуркой и плесенью. Воздух становился все тяжелее, запах сырости и тления – гуще. В конце коридора, справа, как и говорила Женевьева, была дверь. Но не в стене. В полу. Массивный люк из толстых, почерневших от времени дубовых досок, окованных железными полосами. На нем висел огромный ржавый замок. И щель под дверью… оттуда тянуло не просто сыростью. Тянуло холодом. Тем же леденящим холодом, что витал в доме, но здесь он был концентрированным, зловещим. И запах… тот самый, сладковато-гнилостный, с металлическим оттенком, здесь был таким сильным, что перехватывало дыхание. Как из открытой могилы.
Эмили наклонилась, направив луч фонарика в щель. Темнота. Абсолютная. Но… ей показалось, что там что-то шевельнулось. Не мышь. Что-то большее. Или это тень от дрожащего луча? Или… дыхание? Тихое, мерное, поднимающееся из глубин.
Она выпрямилась, отступив на шаг. Сердце колотилось как бешеное. Тот, Кто Ждет. Под домом. Слова старика эхом отдавались в голове. Беги!
Внезапно снаружи, со стороны леса, донесся звук. Не ветра. Не зверя. Ритмичный, глухой. Как будто… барабанный бой? Один удар. Пауза. Два удара. Пауза. Потом снова один. Такой знакомый ритм. Где-то глубоко в подсознании он вызвал первобытный страх. Или память? Она прислушалась. Звук шел не из деревни. Из леса за домом. Того самого леса, от которого предостерегали и ЛеКлеры, и Бернар.
Барабаны в лесу. Ночью. В глухой французской деревне. Эмили замерла у люка в подвал, фонарик дрожал в ее руке, луч прыгал по почерневшим доскам. Ледяной ужас сковал ее. Она стояла над бездной, а снаружи, в сгущающихся сумерках, начиналось что-то нечеловеческое. Добро пожаловать в Сен-Нуар. Соседи уже звали на вечерний сбор.
Глава 3: Трещины в Фасаде
Барабаны бились в ночи, как пульс больного сердца леса. Глухой, ритмичный, навязчивый. Бум… Бум-бум… Бум… Он проникал сквозь толстые стены «Ла Гранж Нуар», вибрировал в каменном полу, отдавался в костях Эмили. Она сидела, прижавшись спиной к холодной стене в своей импровизированной «спальне», кулаки впивались в колени до боли. Фонарик был выключен. Темнота была абсолютной, кроме слабых отсветов луны, пробивавшихся сквозь щели ставней в холле. Но она боялась включить свет. Боялась, что этот свет привлечет их внимание. Тех, кто бил в эти проклятые барабаны.