Пришла на лечение очень-очень пожилая дама. Звали ее госпожа Ольмерт. Я делала ей симуляцию – ничего особенно противного, но длительное неподвижное лежание в полуголом виде не доставляет удовольствия никому, и мне нестерпимо хотелось развлечь ее хотя бы в ожидании врача. Она охотно вступила в разговор. Русский язык ее был волшебный. Как если бы она училась в гимназии или институте с Сашенькой Яновской. Она расспрашивала, как живется нам, новоприехавшим, вспоминала, как сама оказалась в Израиле в незапамятные времена… По ходу дела выяснилось, что на лечение она будет ездить из поселка, откуда час езды только в один конец. Я огорчилась и спросила, не может ли она оставаться весь этот месяц в Иерусалиме, нет ли у нее здесь родственников.
– О, да! – сказала она. – У меня здесь есть родственники. Мой сын живет в Иерусалиме, у него большая квартира. Он работает тут чиновником… – Она задумалась. – Как это по-русски? Он городской голова Иерусалима, Эхуд[7]. Но я никак не могу жить у него – у меня серьезно болен муж, мне оставлять его даже на несколько часов тяжело и совестно. А перевезти его сюда нечего и думать.
Моя душа отдана госпоже Ольмерт с того дня и навеки. Долгие годы я прощала ее прощелыге сыну все его фокусы и вытребеньки. И сейчас, если бы это зависело от меня, я скостила бы ему пару лет тюрьмы в память его неописуемо милой, скромной, самоотверженной и благородной матушки, госпожи Ольмерт.
Второй пример – энергичная и шумная хасидка лет пятидесяти, которая решила, что ее прямая обязанность – привести все заблудшие души «русских» техников в благодатное лоно святой еврейской жизни. Она выспрашивала о подробностях нашей кухни и тут же объясняла, какие неописуемые удовольствия и выгоды принесет нам кропотливое следование законам кашрута. Я-то как раз придерживалась этих законов, но и меня не миновали ее подробные разъяснения, как удалять червяков, возможно забравшихся в сердцевину отличной с виду цветной капусты, и как запекать на огне большие куски говяжьей печенки.
Однако святость семейной жизни, разумеется, не ограничивается кошерной едой. Миква! Вот что обязано было привести наши семьи к полному умиротворению и процветанию. Она расспрашивала о таких подробностях наших интимных отношений с мужьями, какие нам не приходило в голову и вербализовать, а не то что с кем-то обсуждать. Она неустанно расписывала, как, выполняя законы ритуальной чистоты, мы добьемся полного семейного и загробного счастья. Какими преуспевающими, верными и заботливыми станут наши мужья, какие удачные и преданные родятся у нас дети… (О тех, что уже родились в результате наших блудодеяний, она предпочитала не упоминать – у них, видимо, не было никаких видов на будущее.) Мы бегали от нее как черт от ладана, но ее бешеную активность невозможно было побороть.