Земля поворачивалась к станции, подставляя под солнце изуродованные океанами континенты. Густые облака скрывали новый рельеф евразийского континента, сформированный поднявшимся уровнем мирового океана. Ливни, ставшие нормой, смывали города в океан
Заложив руки за спину, Тревор сосредоточился на собственном чуть размытом отражении в иллюминаторе. Резкие черты лица, черные сверлящие глаза, большой ястребиный нос и тонкие губы, в уголках которых таилась злоба. Высокий с длинными руками и ногами он напоминал богомола, а его пальцы походили на лапы тарантула. Он представлял, какой диссонанс ощущают окружающие, видя рядом с ним Юлию – красивую белокожую брюнетку.
– Дорогой, что ты там высматриваешь? Захотелось назад?
Тревор обернулся и посмотрел на Юлию. Она лежала на постели, болтая ногами – этими идеальными ногами, которые стоило бы заспиртовать для потомков. Ее алое белье резало глаза, как всегда, когда она хотела внимания. Волосы, эти черные змеи, нагло прятали половину лица, будто дразня его. Красное «Вот это минимализм», – восхитился Гудчайлд.
– А ты еще не соскучилась здесь?
– Что ты. Я живу в предвкушении рая, который ты мне обещал, – наигранно произнесла она.
– Ах, Юлия, – с вожделением прошептал Тревор, усаживаясь на постель.
Он перевернул ее на спину, прижался лицом к груди, пытаясь при этом расстегнуть лиф.
Их прервал механический голос нейросети станции: «Доктор Гудчайлд, вас ждут в медицинском модуле».
Юлия недовольно закатила глаза.
– Ты разбудил меня две недели назад, а навестил всего пару раз.
– Брось, говоришь так, словно скучала по мне.
– Сплю и вижу, – язвительно шепнула Юлия в ухо Тревору, натягивающему на себя трусы. Другого он и не ждал. Страстная и стервозная она могла и послать, и тут же приласкать. Он обожал её и одновременно ненавидел.
Зеленый комбинезон обтянул его тело – он ненавидел, как подчеркивает его худобу. Молния взмыла вверх от пояса к шее. «Будто мешок для трупа».
Дверь в каюту беззвучно закрылась за спиной. Тревор свернул в коридор, ведущий к центральной оси. По мере продвижения его тело поднялось в невесомости. Из-за неподвижности оси притяжение в ней равнялось нулю.
Станция напоминала детскую пирамидку – центральный стержень с нанизанными кольцами модулей. Одно кольцо – один модуль. Грузовой, жилой, технический, один совмещенный из медицинского блока и рекреации, и последний – ближе всего к командному центру, – оперативный. В хвосте станции в отсеке для криостазиса спали шестьсот пассажиров. В случае аварии любой модуль можно было отстрелить – целиком или по частям, как потребует ситуация. И в каждом возможно прожить длительное время, даже если вся станция рассыплется на части. «Ковчег» был его творением. Он, как Бог, решал, кто достоин спасения.