А это заповедное пространство было совсем не некрополь, а скорее Элизиум, место Вечности, где живут платоновские идеи или вечные ценности. В этом личном Пантеоне можно было иронически и на равных общаться с Высоким и его воплощениями, с чем суждено мне было встретиться в жизни. Неожиданно это оказалось весело и интересно.
Можно было что-то додумать и выразить, вернуться и сопоставить. Так повелись несколько линий моего рассказа. И с удивлением я стал замечать, что чем больше я пишу, тем больше узнаю и дальше проникаю в эти совсем не такие уж чужие мне жизни.
Со многими из этих людей, которые стали появляться в моем личном заповеднике, я давно не виделся, скорее всего, с большинством не увижусь уже никогда. И вдруг это потеряло значение, они стали близки, более того, появилась возможность всерьез (в чем я почти уверен) заглядывать в их жизни. Я как будто сообщал им частички жизни, этакой особой витальности, думая о них, в чем-то отдавая тепло, полученное мною ранее.
Стало совсем неважно: помнили и знали ли некоторые из них меня. В моем рассказе полилось само Время. Стало интересно открыть, понять и сопоставить закономерности – пусть маленькие, как будто рассыпанные осколки сгущенных событий в магните различных судеб.
Еще одной важной частью моих размышлений и текстов был полемический задор. Он возник внезапно, как будто бы выскочил из-за угла в ответ на тогдашнюю дискуссию, посвященную одному «неправильному психологу», действительно нарушившему многие хорошо известные правила.
Однако шквал обрушившихся на него проклятий был явно больше и страшнее, чем его действия, «пятнавшие высокое звание», и претензии на психотерапию. Нельзя было даже представить такого вопля сорвавшихся на вой голосов. Казалось, что злые дети вовсю хотят казаться взрослыми, расталкивая и роняя друг друга, бегут схватить нечто брошенное или потерянное.
Для наглядности приведу несколько комментариев (из тех, что не злоупотребляют ненормативной лексикой), появившихся в Живом Журнале и относящихся к герою этого скандала: «Надеюсь, вы умрете мучительной смертью». «Слышь, извращенец, а у тебя самого какой конкретно диагноз?» «А ты не пробовал в реальный дурдом обратиться за помощью? Хотя тебе уже вряд ли что-нибудь может помочь…»
В этом хоре обвинителей было столько людей, которые были правы, понятливы, пылали справедливым негодованием, всегда были готовы сослаться на образцы и правила, а также на традиции и устои, что оставалось непонятным только одно. Почему вокруг не существует ничего подобного нормальному профессиональному сообществу, с его реальной жизнью, общением, возможностью создавать такую атмосферу, чтобы можно было дышать, учиться и вызывать у других желание присоединиться к этому?