– "Черный Квадрат"… – прошептал он так тихо, что Алексей едва расслышал сквозь шум дождя и колес. Старик снова оглянулся, автоматически проверяя пустоту верхних полок, уголки вагона. Инстинкт затворника, выжившего в системе. – Так он назывался. В документах. Если их можно было назвать документами. Гриф… – Он горько усмехнулся. – Выше "Совершенно Секретно". "Особая Папка. Лично Товарищу Сталину". А потом – Берии. После него… – Он махнул рукой, не договорив. – Ни названия, ни места на карте. Только номер. Почтовый ящик 777/Х. Где-то… – Он махнул рукой в сторону темного окна. – В казахстанской степи. Или уральских предгорьях. Неважно. Главное – под землей. Глубоко. Как бункер. Только не от бомб прятались… От времени… Или от того, что из него вылезет.
Он замолчал, снова пригубил из фляжки. Рука его слегка дрожала.
– После Победы… Страх был. Страх перед американской бомбой? Да. Но был и другой. Страх отстать навсегда. Отстать в чем-то… большем. – Николай Игнатьевич посмотрел на книгу Алексея. – Эйнштейн, Гейзенберг… Умные головы. Но были и другие. Гении. За решеткой. "Враги народа". Или те, кого немцы не успели довести до ума, а мы – подобрали. Один такой… Профессор… ну, назовем его N. – Глаза старика помутнели. – Он выдвинул теорию. Безумную. Что время – не река. Не линия. А… ткань. Складчатая. И в узлах этих складок… можно пробить дыру. Кувалдой науки. – Он сжал кулак. – Сталину доложили. Говорят, он долго молчал. Курил трубку. Потом спросил: "Можете дать нам опережение? Заглянуть в завтрашние карты врага? Исправить вчерашние ошибки?" Профессор сказал: "Можем попытаться". Этого хватило. Все ресурсы. Лучшие умы… те, что еще дышали в "шарашках". И молодые псы – комсомольцы-энтузиасты, фанатики с горящими глазами. Как я тогда… – В его голосе прозвучала горечь. – Мне повезло. Я был инженером. По силовым установкам. Моя задача – дать энергию. Огромную, чудовищную энергию, чтобы разорвать ткань реальности.