Роман «Что делать?» стал настольной книгой русской интеллигенции – взрослые дети, представители умственно ограниченной нации. Монастырско-общежитское устройство планируемого в романе государства с бартерными сделками, присутствует даже своя экономическая доказательная база лучшего мироустройства этого нового мира, монастыря высшей логики, а значит подразумевание неизбежности прихода данной формы существования – это абсолютный русский марксизм в миниатюре. – «…заблуждение не устоит1… Надо прибегнуть к радикальному средству. Оно рискованно, это правда; но при нем только риск, а без него верная гибель2… С такими людьми… нельзя иначе действовать, как нахрапом, наступая на горло3», и болезнь уйдет сама собой, как только больная Катерина Васильевна (Россия) «изменила свою волю4». «Жертв не требуется, лишений не спрашивается – их не нужно. Желайте быть счастливыми – только, только это желание нужно. Для этого вы будете с наслаждением заботиться о своем развитии: в нем счастье. О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как много их у него! Попробуйте: – хорошо!5»23 – это высший мистицизм – жертвенность во имя саморазвития. Это стремление к счастью племенного устройства, к простейшему, первоначальному, к родоплемено-стадному состоянию.
Валентинов-Вольский в своих воспоминаниях приводит интересный случай с Лениным:
«В конце января 1904 года в Женеве я застал в маленьком кафе на одной из улиц, примыкающих к площади Plaine de Plainpalais, – Ленина, Воровского, Гусева. Придя после других, я не знал, с чего начался разговор между Воровским и Гусевым. Я только слышал, что Боровский перечислял литературные произведения, имевшие некогда большой успех, а через некоторое, даже короткое, время настолько "отцветавшие", что кроме скуки и равнодушия, они ничего уже не встречали. Помню, в качестве таких вещей он указывал "Вертера" Гёте, некоторые вещи Жорж-Занд и у нас "Бедную Лизу" Карамзина, другие произведения, и в их числе, – "Знамение времени" Мордовцева. Я вмешался в разговор и сказал, что раз указывается Мордовцев, почему бы не вспомнить "Что делать" Чернышевского.
– Диву даешься, – сказал я, – как люди могли увлекаться и восхищаться подобной вещью? Трудно представить себе что-либо более бездарное, примитивное и в то же время претенциозное. Большинство страниц этого прославленного романа написаны таким языком, что их читать невозможно. Тем не менее, на указание об отсутствии у него художественного дара, Чернышевский высокомерно отмечал: "Я не хуже повествователей, которые считаются великими".