Упав на постель, он укутался одеялом, вдыхая сосновый аромат. Кровать была раем после ветвей, скал и снега. Сон накрыл, глубокий, без видений – впервые за месяцы.
Утром он собрался, ночь с Валерикой дала сил. Она стояла у двери, провожая.
«– Спасибо за покой», – сказал он, голос был твёрд, но искренен.
– Возвращайся, – ответила она, глаза хранили тень. – Ты не один.
Распредвал покинул таверну. Он шагал к цитадели, готовясь к встрече с Орденом, где, возможно, ждали ответы – или новая бездна.
Рыночная площадь, раскинувшаяся у стен Цитадели, гудела, как улей. Лавки, шатры, палатки бурлили жизнью: купцы, странники, проходимцы сплетались в хаосе дневной рутины. Запахи восточных специй, жареного мяса, свежей рыбы и хлеба смешивались с вонью пота и гниющих отбросов. Монеты звенели, голоса торгашей и вопли покупателей сливались в рёв, от которого звенело в ушах. Это был центр Дольх-Динаса – живой, алчный, но с привкусом тлена, что Распредвал чуял нутром.
Над площадью царил культ Ахулуя, бога торговли, чья тень падала на каждый медяк. Его храм, с золотыми куполами и статуями, высился неподалёку, но главная святыня стояла здесь – колоссальная фигура Ахулуя. Вдвое выше домов, с мускулистым торсом, отточенным с пафосной детализацией, бог взирал на толпу. Золотые весы в одной руке, мешок монет в другой – символы баланса между правдой и ложью, богатством и нищетой. Пронзительный взгляд, строгие черты лица сочились презрением и милостью. Ахулуй был стражем и палачом, суля благоденствие верным и кару обманщикам.
Культ не входил в пантеон великих богов, но его жрецы, тучные и хитроумные, утопали в роскоши. Их багровые мантии мелькали в толпе, гимны сливались с рыночным гамом. У подножия статуи дымились алтари: монеты, вино, а порой – гниющие куски мяса, чей смрад смешивался с благовониями. Язвы на руках жрецов, слизь на камнях, безумные глаза молящихся – гротеск ритуалов бил в ноздри. Ахулуй, мастер игры, где сделки и ложь сплетались в танце, внушал трепет и страх, словно следил за каждым шагом.
– Славься, Ахулуй, источник богатства! – вопили верующие, бросая дары к статуе. Их голоса, полные жадности и веры, звучали как мольба перед бездной.
Рынок жил своей алчной жизнью. Клинки, кольчуги, латы сверкали на прилавках, маня воинов и караванщиков. Рядом громоздились горы крабов, омаров, креветок, чей запах перебивал смрад алтарей. Ковры, скатерти, подушки, сотканные в дальних землях, пестрели красками, но пыль веков оседала на их узорах. Площадь оживала каждое утро, но в четверг, день молитв и отдыха, толпа становилась морем, где каждый искал добычу.