– Он не знает, – Берта выглянула из-под руки и устремила пронизывающий взгляд на Анисимова. – У него ночная смена. А вообще – я могу гулять когда хочу по закону. Как маг, хоть всю ночь напролет. И еще – мертвец был. Так и знайте.
Анисимов нисколько не смутился под ее взглядом и откинулся назад, постукивая карандашом по столу.
– Хорошо же. Смотри, как бы тебя не признали общественно опасной и не запретил гулять вообще. По закону. А брат, думаю, не обрадуется, когда я вызову его с работы за тобой.
– Зачем, я и сама могу дойти, – пробормотала Берта, заерзав на стуле. – Зачем его отвлекать?
– Э, нет. Сама ты уже «дошла». Пусть-ка братец разъяснит тебе, чего я не смог. И да, Берта, вступи уже в ковен. Сил никаких нет, честное слово.
Кай
За окном занималось утро.
Солнце еще не показалось, но небо уже бледнело. Воздух был теплым и густым, почти осязаемым, он приятно пах мхом и влажной древесиной. Просыпаясь, Кай чувствовал прохладную шелковистость песка под щекой и слышал шелест листьев дерева гинкго, раскинувшего ветки под самым потолком. Они словно перешептывались между собой, не нуждаясь в помощи ветра. Шепот их навевал мысли о затерянном тихом уголке леса, где время застыло – и прислушивается в тихой дреме к разговору древнего древа, к старческим воспоминаниям о давно пережитой юности. Мать Кая перевезла это дерево сюда, в небольшую квартирку, со своей родины – из южных лесов Китая, и порой, засыпая, Кай явственно слышал в шелесте листвы человеческие голоса.
Просыпаться не хотелось; сон не отпускал. Там, во сне, он снова летал – высоко-высоко над безбрежным океаном, играясь с гигантскими чайками и полупрозрачными духами. Зажмурившись, он пытался вернуться в это сладостное, беззаботное состояние – но за окном уже щебетали воробьи, а дерево гинкго вело свое неспешное повествование, не имеющее ни начала, ни конца. Так что Кай зевнул, перекатился на спину, и наконец открыл глаза. Прямо над ним слегка покачивалась подвешенная к ветвям птица, собранная из куриных косточек, бусин и лент, по словам Берты, хорошо спасающая от кошмаров и незваных ночных гостей. Блестящая пуговка-глаз смотрела прямо на Кая, придавая птице придурошный и глупый вид.
Кай сам чувствовал себя этой птицей; вчерашний полет вымотал его и выжал досуха: мысли обрывались, не успев начаться, все тело отяжелело. Все эмоции остались там, в дождливом вечернем небе – их отрезала ночь. Но Кай знал, что это ненадолго. Воздух и вода – две его стихии, и вместе они напоили его силой. Она и сейчас в нем – кипит где-то в глуби, и, стоит ей смириться со своим пленом и потечь по его сосудам, к Каю придет не ощущение всесилия, но его подобие. И это, думал он с волнением, будет прекрасно.