– Идите сами на море! Хочу побыть в тишине и спокойно почитать!
Они понимающе кивнули. Мать лишь вздохнула, а отец бросил фразу: «Не кисни, профессор». А Сицилия… она обернулась на пороге. Свет сзади окутал ее сияющим контуром. Ее губы дрогнули – она хотела что-то крикнуть, позвать, уговорить? Но передумала. Просто… улыбнулась. Широко, чуть грустно. Улыбка, в которой было больше понимания, чем должно быть у семилетней девочки. Улыбка, которая словно говорила: “Ладно, братик. Прощаю.”
Прошел час или сорок минут, время вязло в липкой дремотной тишине виллы, нарушаемой лишь стрекотом цикад за окном.
И в этой тишине – стекла в окнах задрожали тонким, звенящим гулом. Адриан почувствовал кожей – низкий, гудящий толчок. Как будто Земля, эта огромная, казавшаяся незыблемой глыба, сделала один неверный, пьяный шаг.
Экстренное сообщение, искромсанное диким визгом помех, рваные фразы: «…Авария… Ядерные испытания… Волна цунами… пляж Коланто…». Потом абсолютная, оглушающая тишина.
Сердце не замерло, оно взорвалось дикой, бешеной дробью где-то в горле. Пляж Коланто, именно туда отправилась его семья. Он вылетел из дома, как пуля. Воздух снаружи был прежним – теплым, соленым. Солнце светило так, как будто ничего не произошло.
Он бежал вниз по тропинке, камни больно впивались в босые ступни. Он кричал в пустоту, диким, нечеловеческим голосом, который сам себя пугал. «МАМА! ПАПА! СИЦИЛИЯ!» Звук тонул в грохоте прибоя, будто море уже поглотило все.
Пляж был пуст и заполнен водой.
Позже, в в полицейском участке он без эмоций выслушал заключение сержанта: Пропали без вести. Их тела не удалось обнаружить, была мощная волна цунами. Он не мог поверить в эти слова. Ядерный полигон был на другом конце континента. Это были секретные испытания во время которых произошла ошибка. Произошел сбой в сдерживающих системах и все произошло на этом клочке берега…Там где была их летняя сказка.
Он выжил, но только потому, что остался дома. Только потому, что был злым. Детский и сиюминутный гнев его спас, но навсегда оставил одного.
Слез не было, его тело онемело, он хотел рыдать, но не мог себя заставить это делать. Слезы пришли позже, гораздо позже, когда он сидел в пустой, вымершей палате временного госпиталя, где пахло хлоркой и смертью. Он сидел на железной койке, сжимая в руке ту самую научную статью, из-за которой остался дома. Бумага была мокрой от слез, которые текли сами, беззвучно и бесконечно. Каждая капля откликалась в нем, как частица его абсолютного одиночества.