После Испании Уоллингтон был как раз тем, что они искали. Эскадрильи бомбардировщиков, – которые, знал Оруэлл, уже готовы к вылету, – вряд ли станут переводить боезапас на эту крошечную точку на карте. Они с Айлин арендовали деревенскую лавку, купили беконорезку и расставили за стойкой большие склянки леденцов для местных детей. Целыми днями они писали и занимались лавкой, а вечерами читали и беседовали у камина. По выходным принимали друзей из Лондона – она сидела у него на коленях и рассказывала обо всех его неудачах в скотоводстве. Но как они с Айлин ни пытались сбежать, Испания так просто не отпускала. Они-то выбрались, но Копп остался в тюрьме, а тела их товарищей по ПОУМ гнили под Уэской. И, конечно, еще надо было дописать книгу. Оруэлл снова принялся колотить по клавишам.
Когда становишься свидетелем такой катастрофы – а чем бы ни закончилась испанская война, она все равно останется чудовищной катастрофой, не говоря уже об убийствах и физических страданиях людей, – в душе не обязательно воцаряются разочарование и цинизм. Удивительно, но военный опыт только усилил мою веру в порядочность людей[35].
Поначалу он возлагал на книгу большие надежды – это была встряска, что нужна левакам, – но теперь поддался сомнениям. По заметкам в «Таймс» и политическим новостям он понимал, что рынок книг об Испании перенасыщен, и к тому же решил, что их покупают только интеллектуалы. Он не мог себе представить, чтобы горняки-северяне ее читали и обсуждали в пабе – или вообще слышали о ее существовании, хотя именно они, а не интеллектуалы, могли помешать этим кошмарам повториться здесь. Если б только пробудить их сознательность – хотя, конечно, стоит им стать сознательными, как они перестанут быть собой и поддадутся «объективным политическим реалиям». Его разум переполняли подобные парадоксы. А революции, осознал он теперь, из парадоксов и состоят.
Крошечный коттедж дрожал, сотрясая стекла в засохшей замазке рам. Наступала тьма, ускоренная появлением высокой и широкой грозовой тучи темнейшего фиолетового цвета. Он оглядел деревню из окна второго этажа. Пруд, куда они с Айлин прошлым летом ходили на пикники и рыбалку, почернел и заледенел, оголенные вязы на его берегах уже гнулись под ветром. В тридцати-сорока метрах от его поля появился огонек. Это фермер сгонял свиней, коз, дойных коров и лошадей в тепло и уют большого и древнего на вид сарая, на котором можно было разглядеть ржавеющую табличку с названием: «Ферма „Усадьба“».