Она не торопилась доесть – не потому, что не хотела, а потому, что это было не про вкус. Это был жест. Символ. Тепло.
– А ты… часто даришь шоколад? – спросила она, притворяясь равнодушной, но голос выдал лёгкое волнение.
– Только если это – всё, что я не могу сказать, – ответил он и сразу замолчал, как будто сказал слишком много.
София прижала колени к груди. Они сидели на корнях дерева Элви, и корни эти были похожи на длинные пальцы, что держат их в объятии.
Солнце мягко уходило за холм. Воздух стал плотнее, как если бы день не хотел уходить, замирал в каждом их взгляде, в каждом дыхании.
– Иногда мне кажется, – тихо произнесла она, – что я могу слышать, как ты думаешь.
– А что я думаю сейчас?
– Что боишься, что я уйду.
Он не ответил. Только медленно опустил взгляд. И в этом молчании было всё:
да, боюсь.
да, слишком рано.
да, слишком сильно.
София смотрела на него долго, почти не мигая.
Она вдруг поняла, что его глаза не такие уж карие. В них были кусочки янтаря, капельки золота, как если бы он всё детство собирал свет в банку и теперь она прячется в нём.
– А ты? – спросил он наконец. – Боишься?
– Да, – сказала она. – Иногда мне кажется, что ты вырастешь раньше меня. И забудешь, как звучит моё имя.
Он потянулся, взял её руку.
Только кончики пальцев. Еле-еле.
– Я не помню, чтобы я когда-то его не знал.
София смотрела на их переплетённые пальцы.
Это не был поцелуй.
Не объятие.
Но почему-то именно так, в этой тишине, она вдруг поняла, что с этим человеком она чувствует себя… собой.
– А как ты думаешь, любовь – она начинается как?
– С шоколадки? – усмехнулся он.
Она улыбнулась. Потом ответила:
– Я думаю, она начинается с того, что ты хочешь, чтобы кто-то был. Просто был. Даже если он молчит. Даже если не смотрит на тебя.
– Тогда, наверное, – произнёс Элиас, – я начал любить тебя ещё до того, как научился говорить.
Они молчали.
Мир не мешал – птицы стихли, листья перестали шуршать, даже свет будто стал мягче.