И наши пиджаки темны все так же.
И нас не любят женщины все те же.
Иосиф Бродский
В детстве они жили в одном дворе. Здрасьте, Циля Абрамовна! С такой же точностью можно сказать, что они жили на одном земном шаре, просто она – на Северном полюсе, а он – на Южном. Высокая, длинноногая, независимая отличница, единственная дочь папы-профессора и нереально молодой мамы в ослепительной золотистой шубе. Шикарный велосипед, заграничные туфельки, «Волга» с водителем у подъезда. И дом соответствовал: огромный, вальяжный, с высокими потолками и широкими гладкими ступенями, с лепниной вдоль карнизов и скульптурами советских тружеников на фасаде – сталинский ампир, символ победы труда и социализма. А в другом конце просторного, заросшего липами двора, напротив помойки, грубо сколоченного сарая и голубятни примостился четырехэтажный подслеповатый барак. Шесть семей на этаже, в одном конце – огромная мрачная кухня с выстроившимися в ряд газовыми плитами, в другом – такая же мрачная ванная комната и вечно занятый сортир. Прибавьте хлопотливую полную мать в сером переднике, с небрежно закрученной на макушке косой и унизительным именем Циля, сопливого младшего брата, нытика и ябеду, и его самого – длинного, тощего подростка в байковой клетчатой рубашке и коротковатых штанах. Отца в их доме не водилось, лишь в верхнем ящике буфета валялись поблекшие фотографии лодыря и изменщика.
Вот что ожидает безмозглую девицу, если она не слушается родителей и выходит замуж за болтуна и пьяницу! А ведь как красиво уговаривал, паразит, золотые горы обещал.
Фамилию оба брата носили мамину, Дворкины, и только отчество Иванович издевательски напоминало о канувшем в неизвестность папаше. Посему его звали Лев Иванович Дворкин, такая вот хрень.
Но все-таки в детстве ребята из разных домов часто собирались в общем дворе, играли в садовника, штандер, прятки. Особенно все любили прятки. Алина Василенко бегала стремительно и умела затаиться в самом неожиданном углу, за толстым стволом дерева, под скамейкой, в сарае. Навсегда осталось ощущение сильно бьющегося сердца, когда однажды в темноте сарая его руки уткнулись в живое мягкое тепло, и лицо обдало горячим дыханием. И они оба не побежали отбивать, а так и стояли в страшной, упоительной близости, и его губы почти касались ее щеки.