бьёт по вискам моим, налетая, словом тяжёлым,
когда ураган хищных перьев взметает тёмную пыль
и с диагональной лестницы переходит из сказки в быль,
я не вижу быстрой птицы и слепого цикла её когтей.
Я вижу древнего раба, уснувшего на поле смертей,
и его тело, тысячи тел, мужчину и женщину, тысячи
окаменевших тяжко, как статуй под шквалом ливня и ночи.
Хуан Каменотёс – Виракочи сын,
Хуан Глотающий Холод – звезды зелёной сын,
Хуан Босоногий – внук бирюзового камня,
поднимитесь родиться со мной, мои братья.
Встаньте, братья мои, к рождению вместе со мной.
Протяните мне руку из глубокой зоны страданья.
Не вернуться из каменной глыбы и веков подземных домой, —
и твой голос окаменелый, и глаза твои в истязаньях.
Взгляни на меня сквозь толщу земную,
землепашец, ткач, пастух молчаливый и каменщик,
водонос тех слёз, что пролили Анды впустую,
ювелир без кожи на пальцах, земледелец за посев дрожащий.
Не вернётся гончар, погрязший в глине, несите всё к чаше
этой новой жизни, погребённые скорби ваши.
Покажите шрамы, кровь и камень, где вы упали,
и то дерево, где вас когда-то распяли.
Искрами древних кремней осветите
старинные ваши лампады и плети,
которыми вас стегали по ранам,
топоры покажите с их блеском кровавым.
Говорить я устами вашими буду.
Через землю всю ко мне протяните
умолкшие ваши истлевшие губы,
из бездны всю долгую ночь говорите,
как будто якорем прикован я к вам,
цепь за цепью обо всём расскажите,
звено за звеном, доступно шагам,
достаньте ножи свои и наточите.
Вложите их в сердце моё и в руку,
как в истлевших давно ягуаров реку.
Дайте оплакать дни и годы, столетья созвездий.
Дайте молчание мне, воду и немного надежды.
Железо, вулканы в руки возьмите.
Телами ко мне, как магниты, прильните,
в губы и вены проникнуть велите,
словами и кровью со мной говорите.
К тому времени убийцы разорили острова.
Был первым Гуанахани в этой повести мучений.
Дети глины увидели разбитой улыбку свою тогда,
на их хрупкое тело посыпались уколы извержений.
Их вязали и мучили, пытали огнём, их сжигали,
но смерти они так и не узнали, их живьём зарывали,
время отыграло свой вальс в пальмовой чаще,
зелёный зал опустел, вот что было дальше.
Только кости, сложенные крестом, остались на континенте,
да вящая слава Господа и людей, покинувших свой дом.