– Йа даль вам этот удар, – сказал Тим, подавшись через стол к подследственному и глядя в его окровавленное с бессильно отвисшей челюстью и закрытыми глазами лицо. – штоби ви знат: немйецки власт шутка не люби́т. Но йа помнит мой Garantie: ви говорит правда – йа писат правда. И ваш шизн ми спасат! Думай! Йест йешо времйа – думай! – Тим нажал на кнопку вызова.
Залязгал отпираемый замок, скрипнула стальная дверь, и два охранника вошли в кабинет.
– В камеру его, – распорядился Тим. – Ведите того, который остался.
Конвойные подошли к допросному стулу и принялись поднимать с того оглушенного и изможденного Мухина. Бранясь, охранники тянули и дергали юношу за руки и под мышки, мяли и задирали его и без того измятую одежду, но он не мог стоять на ногах, виснул на их руках и что-то тихо и невнятно произносил, безвольно мотая головой и будто всхлипывая: какую-то одну и ту же фразу.
– Что он говорит? – поинтересовался Тим.
– «Я комсомолец», – равнодушно ответил Репьев. Тим махнул рукой и снова достал из-под крышки стола протокол допроса Мухина. Охранники, так и не сумев поставить подследственого на ноги, просто поволокли его из допросной камеры. Скрипнула и закрылась тяжелая дверь; мрачные голоса конвойных и их коллег, стороживших тюремный коридор, стук сапогов растворились и заглохли. Тим, от не схлынувшего внутреннего напряжения напевая простую швабскую песенку о крестьянке под тополем у реки, еще раз перечитал записанные им показания Мухина. Он надеялся, что Сотников, о котором Эман говорил, что тот на первом допросе начал давать слабину, скажет больше и ценнее информации, чем этот подросток, роль которого в организации, конечно, не была сколь-либо велика.
– Как тяжело вести эти допросы, друг! – сказал Тим Репьеву.
– Я вас понимаю, герр комиссар! – ответил переводчик.
– Я сейчас с удовольствием выпил бы чашечку кофе, но некогда: у меня еще множество дел на сегодня.
– Я бы тоже, герр комиссар, – сказал Репьев, улыбнувшись в рыжие усы. – Мы потерпим до обеда?
– Придется потерпеть! – согласно кивнул Тим.
Вскоре дверь снова скрипнула, и конвойные ввели в допросную камеру очередного подследственного, одетого в светло-коричневые брюки, а выше пояса лишь в помятую майку. Тот шел, заваливаясь от изможения набок и оступаясь. Конвойные практически подтащили его к привинченному к полу стулу, усадили на тот перед столом и сковали ему руки за спинкой стула наручниками, после чего вышли. Скрипнула и грохнула, закрывшись, стальная дверь, лязгнул несколько раз запираемый замок. Подследственный – восемнадцатилетний парень, обмяк на допросном стуле с закованными за высокой спинкой руками, уронив голову с осунувшимся худощавым лицом на грудь.