– Батюшка, – прошептала Баба Маня, оглядываясь так, будто принесла контрабанду оружия, а не еду. – Вижу я, вижу… Исхудал ты! Лицо постное, как у пророка Ионы после кита. Матушка Аня, конечно, святая женщина, кормит по уставу строго… Но мужик-то ты! Силы нужны! Паству окормлять! Службы долгие! На! – И она сунула мне в руки сверток. – Возьми. Спрячь. Тайком. Когда Анюта на собрании в воскресной школе будет. Это тебе… поддержка.
Я, как загипнотизированный, взял сверток. Руки сами знали, что делать. Аромат усилился. Сквозь газету проступали жирные пятна. Сердце заколотилось.
– Баба Маня, – попытался я вставить голос разума, но он прозвучал как-то слабо и неискренне. – Пост же… Строгий пост. Селедка? Это же рыба! Только в Благовещение и Вербное…
– Какая рыба?! – фыркнула она. – Это же… подкрепление духа! Для служения! И потом, – она понизила голос до конспиративного шепота, – это не просто селедка. Это моя особая! Прямо под шубой… только без шубы! Лучок, маслица, уксусцу капельку… И картошечка вареная, мелкими кубиками. Совсем чуть-чуть! Для сытости. Чтоб не свалиться. Поешь – и как заново родишься!
Она быстро перекрестила меня, сунула в карман подрясника еще и кусок черного хлеба («чтоб закусить!») и так же стремительно исчезла, оставив меня наедине с греховным свертком и бушующей внутренней бурей.
Соблазн был ужасен. Я стоял на кухне, держа в руках эту бомбу замедленного действия. Разум кричал: «Нельзя! Пост! Соблазн! Предательство идеалов!» Но ноздри предательски втягивали волшебный запах лука, уксуса и жирной сельди. Желудок издал звук, напоминающий рык голодного льва. В голове поплыли картинки: янтарные кусочки селедки, нежный лук, пропитанный маслом, рассыпчатая картошечка…
«Но это же рыба! – пытался я оправдаться перед внутренним цензором. – А рыбу… ну, в конце концов, апостолы ловили…» Цензор молчал. «И потом, Баба Маня права – силы нужны! Вечерняя служба скоро! А я шатаюсь!» Цензор поднял бровь. «И потом… это же без шубы! Значит, легче! Почти постное!» Цензор явно усмехнулся.
Матушка Аня действительно ушла в воскресную школу. Дома было тихо. Слишком тихо. Сверток на столе лежал как обвинение. Я схватил его и, крадучись, как вор, понес в свой маленький кабинет – единственное место, где меня, возможно, не застанут врасплох. Половица подозрительно скрипнула. Я замер. Показалось.