Мать беременна.
Это висит в воздухе. Не сказано, но очевидно. Ее рука инстинктивно лежит на еще плоском животе. Ее глаза светятся, когда говорит с Ним. С новым мужем. Строителем их «идеальной семьи».
Ждет ребёнка.
Нового. Чистого. Без трещин. Без стеклянного купола. Без паники в супермаркетах и ночных побегов к качелям. Ребенка, который будет смеяться громко, бегать по лужам, обнимать незнакомых родственников – все то, что я никогда не могла.
А я в их идеальной семье лишняя.
Не просто лишняя. Помеха. Напоминание о прошлом. О неудаче. О дочери, которая не вписалась в шаблон. Которая требует усилий. Которая «не нормальная».
Даже старший брат не против…
Его молчание – самое страшное. Он зашел, пока мать говорила. Услышал. Посмотрел на меня. Не с осуждением. Не с жалостью. С… равнодушием. Как на мебель, которую выносят на помойку. Кивнул матери: «Логично. Ей же надо взрослеть, социализироваться». И ушел. К своим победам. К своей блестящей жизни. Гордость семьи одобрил изгнание букашки.
Я встаю. Ноги ватные. Подхожу к окну. За стеклом – мир. Тот самый, слишком яркий, слишком громкий. Но сейчас он кажется… чужим до боли. Как будто меня уже вычеркнули из списка жильцов. Не только из квартиры. Из жизни.
Слез больше нет. Есть пустота. Холодная и бездонная. Как трещина, о которой писала Максу. Только теперь эта трещина прошла через весь мой мир, разделив «до» и «после». И в «после» – только я. И четыре стены казенной комнаты.
Телефон лежит на кровати. Молчит. Но я беру его. Открываю переписку с Максом. Вчерашние слова о варенье и глюках кажутся из другой жизни. Нелепыми. Наивными.
Пальцы дрожат, но печатают. Без дум. Без плана. Просто крик в цифровую пустоту, последняя попытка ухватиться за что-то:
> Меня выселяют. В общагу. Мать сказала – не хочу больше возиться с тобой. Она ждет нового ребенка. Идеального. Я лишняя. Даже брат… не против. Я одна.