В классе я никого не трогала и никого не замечала – и меня никто не трогал и не замечал. Я приходила в школу в корсетах и длинных платьях, живя в другом времени. Мне всегда было интересно с собой, я не тяготилась одиночеством, но частое пребывание в уединении способствовало углублению психологических проблем. На переменах между уроками с единственной школьной подругой мы бежали во двор, и она рассказывала мне, что в дупле высохшего дерева живут эльфы. Мы оставляли им угощение, а когда возвращались, видели, что его нет. Позже я поняла, что это чудо создавала для меня моя подруга. А я верила во все, что мне тогда говорили.
Но у мира, созданного и расшатанного воображением, была не только светлая сторона. Я жила с ощущением, что пространство вокруг разваливается на части и из его щелей вылезают уродливые тени, руки, опутанные болотной тиной, морские чудовища… Я часто испытывала сильные эмоции и успокаивалась, когда представляла, будто мою куклу взяли в плен. Я связывала ее, лишала свободы, и почему-то это вызывало чувство безопасности. Я строила домики из подушек и одеял, боясь оказаться беспомощной в большом помещении. В конце концов, появился навязчивый страх, что и меня украдут, как куклу. Я не доверяла людям и почти в каждом видела возможного похитителя. Страхи сопровождали меня повсюду, но я мало кому говорила о них. Я разговаривала с воображаемыми феями и совсем не умела говорить с реальными людьми. Их мир ранил меня. Я не представляла своей жизни без чудес. Без них мой мир утратил бы свою ценность.
Я любила поэзию и пыталась подражать раннему Пушкину, мыслила строчками из его лицейских стихов, возвышенно писала о том, что муза посетила меня во сне и превратила в поэта. В деревьях, покрытых инеем, мне виделись античные скульптуры, и я пробовала сочинять гекзаметром. Часто писала на уроках в школе, чтобы доказать, в первую очередь, себе, что вдохновение подчиняет меня, что поэзия – главное в моей жизни. Представляла себя Натальей Гончаровой, умоляющей Пушкина не идти на дуэль. На полях своих черновиков комментировала написанное, чтобы помочь будущим биографам понять мое «творчество». Сначала хотела стать знаменитой, потом как истинный художник – сойти с ума или красиво умереть. Что же, «с ума сойти» почти получилось, попрощаться с жизнью тоже. Ни то, ни другое мне не понравилось. И чем откровеннее и искреннее я писала, тем меньше мне хотелось, чтобы мои записки читали все подряд. Зачем же тогда писать? Я не задавала себе такой вопрос. Не помню, кто это сказал, но слова мне понравились: «Мир – это искусство, ждущее, чтобы его открыли». Я стараюсь сохранить часть своего мира и пишу о том, что просится на бумагу. Вот и все.