На другом конце провода снова воцарилась тишина. Потом Клара вздохнула. Звук был усталым, бесконечно усталым. «Галерею… Они не просто закрыли, Элис. Они стерли. Сожгли работы. Арестовали куратора. Старика. Его внуки теперь… не знаю где. Система боится искусства. Боится всего, что может заставить людей чувствовать. Все, что не укладывается в их прогнозы». Голос ее дрогнул. «А ты… Ты часть этой системы. Ты дышишь этим воздухом. Как я могу тебе верить? Как я могу поверить, что этот звонок – не еще одна их игра?»
Вопрос повис в эфире, тяжелый и безжалостный. Элис не нашла ответа. Как доказать, что этот порыв – ее? Что страх, тоска, эти слезы – настоящие? Она была наследницей Вандербильт, живущей по расписанию АБ. Ее слово ничего не стоило в мире Клары.
«Я не знаю, – честно прошептала Элис. Слезы потекли по щекам, соленые и освобождающие. – Я не знаю, Клара. Но я знаю, что мне больно от того, что я сделала. И что вид Рекса… он не оптимален. Он ужасен. И система… она…» Она не могла договорить. Не могла произнести вслух сомнения, которые точили ее изнутри. Что если «стабильность» Архипелага построена не на порядке, а на преступлении? Что если «оптимальное» – синоним бесчеловечного?
«Она что, Элис?» – настаивала Клара, но в ее голосе уже не было прежней жесткости. Была настороженность, смешанная с искрой чего-то – жалости? Понимания?
«Она… она может быть неправой, – выдавила Элис. Это прозвучало ересью. Кощунством. В ее мире Алгоритмы Богов не могли быть неправы. Их решения были законом, истиной в последней инстанции. Произнести это вслух было равносильно прыжку в бездну.
Клара молчала несколько секунд. «Неправой… – повторила она. – Это начало, Элис. Маленькое, хрупкое начало». Она вздохнула снова. «Мне надо идти. Этот канал… он не безопасен. Ни для кого». Голос ее смягчился, почти до шепота. «Береги себя. И… спасибо за звонок. Он был… настоящим».
Щелчок. Мертвая тишина в ухе. Коммуникатор выскользнул из дрожащих пальцев Элис и упал на кафель с глухим стуком. Она сидела на холодном полу душевой кабины, обхватив колени, трясясь от рыданий, которые не могла больше сдерживать. Слезы были потоком горечи, стыда и странного, мучительного облегчения.
Чувство вины было всепоглощающим. Она предала Клару. Предала их дружбу, позволив системе влезть между ними. Она согласилась на эту бесчеловечную дистанцию. И этот звонок не смыл вину. Он лишь обнажил ее, сделал острее.