Но вместе с виной пришло и другое, новое чувство. Сомнение. Глубокое, подрывающее основы. Если Оракул был так неправ насчет Клары – ее ценности, ее «угрозы» в 0,7% – то в чем еще он мог ошибаться? Если «оптимальное» решение – это отрезать живое, дышащее существо, как гнилой аппендикс, то что тогда стоит их идеальный мир? Если Магнус Рекс, этот апостол Системы, наслаждался чужой болью и унижением, то кто тогда эти «Боги», которым он служит?
Она подняла старый коммуникатор. Экран был темным. Связь с миром Клары оборвана. Но в ней самой что-то сломалось. Или включилось. Небольшое отклонение от предписания. Короткий, эмоциональный, неоптимальный разговор. Он стоил ей океана слез и горы вины. Но он посеял в стерильную почву ее сознания семя бунта. Семя вопроса: «А что, если Боги лгут?» И это семя, политое слезами и виной, пустило в ее душе первый, хрупкий и ядовитый росток. Росток, который мог либо погибнуть под давлением системы, либо вырасти в нечто, способное расколоть ее безупречный Эдем изнутри. Пока Элис сидела на холодном кафеле, всхлипывая в пустоту, этот росток уже начал пускать корни.
Тишина библиотеки дяди Лайонела Вандербильта была иной, чем в ее апартаментах. Не стерильной пустотой, а плотной, тяжелой, как старинный бархат, которым были обиты стены между рядами настоящих книг – реликвий допотопной эпохи. Запах был густым: пыль веков, переплеты из вымершей кожи, дорогая политура для дерева. Здесь не было места наношелкакам и голограммам; только темное дерево, бронза, и холодный свет точечных светильников, выхватывающий золотые тиснения на корешках. Это был кабинет не просто богача, а человека, чья власть уходила корнями глубже сияющих башен «Нового Эдема».
Элис пришла сюда по протоколу – «неформальная консультация по вопросам дивидендов семейного траста». Формальность, предлог для поддержания связей внутри клана. Она сидела в глубоком кресле напротив массивного дубового стола дяди, держа в руках чашку с настоящим чаем (ароматным, дымчатым, невероятно дорогим) и стараясь выглядеть внимательной. Лайонел, импозантный, с седеющими висками, вырезанными словно из гранита лицом и холодными, как монеты, глазами, говорил размеренно, о цифрах, о прогнозах АБ, о «стабильности». Его голос был бархатным, уверенным, звуком самой власти. Элис ловила себя на мысли, что его слова скользят по ней, не задерживаясь. Внутри все еще звенел отголосок ночного разговора с Кларой и соленой горечи слез на кафеле душевой.