Зима. Вторая неделя февраля.
Георгия рванула прочь от лунки, все дальше убегая в глубь леса. Подальше от этой черной, замершей реки. Она падала в снег, проваливаясь по колено, но снова и снова бежала вперёд. Одеяло, накинутое наспех, зацепилось за ветку старой сосны, повисело немного в воздухе и рухнуло в сугроб. Мороз ударил по обнажённым плечам, как ножом, но она лишь стиснула зубы и не останавливалась.
А за спиной – шаги. Тяжёлые, размеренные, неспешные. Он не бежал – он приближался, как сходящая лавина. Он настиг её легко, почти играючи. Она – хрупкая, как сломанная ветка; он – огромный, как сама зима.
Неважно, как далеко она бы убежала – ему хватило трёх шагов, чтобы дотянуться.
Рывок – и его рука, грубая и жилистая, впилась в её ворот, отрывая от земли.
Она дёргалась, царапалась, но он тащил её по снегу обратно.
Верёвка впивалась в тело, петля за петлёй, обездвиживая. Когда он наклонился, привязывая к её ногам ржавую гирю, пальцы дрожали – не от холода, а от ярости и его дыхание обожгло ухо:
– Я, молиться не буду – прошипел мучитель.
Георгия вскрикнула, и голос её сорвался.
(тихо звучит музыка в стиле эмбиент)
Еще вчера отпраздновали Рождество, но город продолжал дышать праздничной суетой, пропитанной запахом мандаринов, пирогов и хвоей. Впереди ещё неделя выходных. Витрины магазинов, украшенные мишурой и гирляндами, наряженными ёлками слепили глаза, а под ногами хрустел слегка подтаявший снег – зима в этом году выдалась странно тёплой, словно сама природа сбилась с вечного ритма.