Ремарк выследил его не по базам данных – базы Хроноса были чище, чем совесть палача. Он нашел его по аномалии. По перекрестку на 5-й и Мейн – месту, где в 22:17 разбилось уже три желтых «Хроно-Кэба» за последний месяц. Все – в одну и ту же минуту. Все – словно врезались в невидимую стену. Все – с водителями, чьи лица на полицейских фото были искажены немым ужасом, а не болью от удара. Ремарк сидел теперь на заднем сиденье машины Майлза. Его промокший плащ тяжело обвисал на потрепанном виниле, распространяя запахи мокрой шерсти, дешевого табака и старой крови. Он наблюдал за таксистом в зеркало заднего вида. За его пустыми, устремленными в хлещущий дождь глазами – глазами рыбы на прилавке. За нервным тиком, дергавшим левый угол рта. За дрожью в пальцах, застывших в одном, неестественно жестком положении на руле, словно приклеенных.
– Расскажите о перекрестке, – хрипло проговорил Ремарк, разбивая гнетущую тишину, нарушаемую лишь стуком дворников-скелетов и мертвым метрономом пальцев Майлза.
Майлз вздрогнул, будто получив удар током. Его плечи сжались.
– Какой… перекресток? – его голос был скрипучим, лишенным модуляций, как голос текст-ридера.
– Пятая и Мейн. Двадцать два семнадцать.
Пальцы Майлза замерли. На долгую, тягучую секунду. Потом снова задвигались. Тук… тук… тук… пауза. Тук… тук… тук… пауза. Быстрее. Нервнее.
– Не знаю, – пробормотал он, сжимая руль так, что костяшки побелели. – Просто перекресток. Езжу. Каждый вечер. Маршрут.
– Каждый вечер в 22:17 вы там оказываетесь. Как по расписанию. И что-то происходит. Что-то ломается.
Майлз резко повернул голову. Глаза его впервые встретились со взглядом Ремарка. В них мелькнуло что-то дикое, паническое, звериное.
– Ничего не происходит! – прохрипел он, слюна брызнула на руль. – Просто остановка! Пассажиры выходят, заходят! Светофор! Все как всегда! Обычный перекресток!
– Какие пассажиры? – настаивал Ремарк, его голос был тихим, но острым, как шило. – Кто выходит в 22:17 на Пятой и Мейн посреди ливня? В этом районе? В это время? Призраки? Или… девочка?
Слово «девочка» сработало, как выстрел. Майлз зажмурился. Его пальцы забили по рулю бешеную, бессмысленную дробь агонии. Губы задрожали.
– Обычные… Люди… – он выдохнул, словно проваливаясь в себя. – Иногда… девочка. В синем… С капюшоном… – Голос сорвался в шепот, полный такой тоски, что Ремарк почувствовал ее физически, как холодный нож под ребра. – Она… ждет автобус… которого… никогда не будет.