– Нам с мужем… – сказала она смущенно. – Небогато, но… возьмите. Хоть немного. На новую лампочку. Или на уголь. Не отказывайтесь!
За ней – мама с детской курточкой, которую Сергей чинил. Пятьдесят рублей и коробка конфет «для поднятия духа». Потом – пожилой мужчина, которого они не знали, но который «слышал про волшебников в подвале». Принес старый, но работающий паяльник: «Может, пригодится?»
И наконец – Николай Иванович. С военными перчатками на руках. В руках он нес… кувалду. Не такую, как у Сергея. Старую, ржавую, с треснутой деревянной ручкой. Но – кувалду. Он молча подошел к Сергею, протянул.
– Моя. С завода. Не твоя, конечно. И рукоять треснула. Но… бить может. Крепко. – Он посмотрел Сергею в глаза. – Бери, Сергей. Отплатишь работой. Когда мой чайник опять засорится.
Сергей взял кувалду. Он был тяжелым, неудобным. Рукоять скрипела. Но он сжал ее. И впервые за этот кошмарный день на его лице появилось что-то, отдаленно напоминающее улыбку. Горькую. Но – улыбку.
– Отплачу, Николай Иваныч. Обязательно отплачу.
Подвал, еще час назад похожий на разграбленную гробницу, наполнялся жизнью. Не той, что была до кражи. Иной. Скромной, лоскутной, собранной из того, что люди могли оторвать от себя. Но – невероятно теплой. На столе росла гора пирожков Марфы Петровны. Рядом – мешок с обрезками ткани Алевтины Степановны. На верстаке Сергея лежали старые пассатижи Василия, ржавый паяльник незнакомца, кувалда Николая Ивановича. В жестяной коробке, еще недавно пустой, лежали деньги от Ирины и мамы – скромные, но настоящие. И самое главное – в подвале снова были люди. Не клиенты. Соседи. Друзья. Те, для кого они шили «с душой».
Неожиданная волна поддержки смыла ощущение полной незащищенности. Она не вернула украденные вещи. Не отменила долг. Но она дала нечто большее. Понимание. Что они не одни. Что их труд – не просто услуга за деньги. Что для Марфы Петровны, Василия, Алевтины Степановны, Ирины, Николая Ивановича и других «Шов Времени» – не подпольная мастерская. Это часть их жизни. Часть их «Района Ожидания». Место, куда несут любимые, сломанные вещи. И место, которое они готовы защитить. Чем могут. Пирожком. Старым молотком. Обрезками ткани. Пятьюдесятью рублями. Добрым словом.
Таня стояла посреди этого потока щедрости, слезы катились по ее щекам, но теперь это были слезы облегчения, стыда за свою минутную слабость и глубочайшей благодарности. Она взяла кусочек бордовой шерсти из мешка Алевтины Степановны, прижала к щеке. Ткань была теплой. Как руки соседки. Она посмотрела на Дмитрия. Старик стоял, опираясь на стол, и смотрел на эту картину – хаотичную, бедную, но невероятно человечную. В его глазах снова горел тот самый огонек. Огонь веры, который чуть не погас, но был раздут соседским теплом.