Потом мы все, как ни в чем не бывало, садились за стол, мать доставала из печи пару котелков, и мы ужинали, обсуждая достижения завода в текущем квартале.
Я видела, как бабушка стискивает зубы и тихонько касалась ее руки под столом. Она сжимала мою ладонь в ответ. И вроде всем становилось хорошо. Ну или терпимо.
– Любушка, кровиночка моя, ну зачем же ты соглашаешься на то, что тебе далеко? Зачем ты от мечты отказываешься? – бабушка провожала меня до автобусной остановки, хотя самой уже надо было спешить на работу. Она мыла полы в клубе и в сельсовете, а еще была дворником.
– Бабуля, ну ты же знаешь, что будет с мамой, если я уеду? Она же тебе проклюет весь мозг, – я старалась улыбаться, чтобы ей не было так грустно. Она сравнивала свою судьбу с моей и боялась, что и мне тоже придется заниматься чем-то нелюбимым.
– Просто, Любушка… у меня-то все иначе, мне-то, политической… больше ничем заниматься и не позволят. А без денег сидеть… на шее у твоей матери, знаешь…
– Я выучусь, бабуль. Выучусь, а потом решим. Может, и в город какой большой поступлю. Ты же меня вон чему только ни учила. Я и рисовать, и шить, и вышивать, и петь могу. Отучусь в университете и тебя к себе заберу, – уверенная, что так и будет, отвечала я, торопилась к автобусу и уезжала. А она, замерев, стояла еще какое-то время на остановке, а потом, словно вспомнив, что торопится, выпрямлялась и бежала в сторону клуба.
Завод хорошо поднялся после войны. Хоть в нашей-то глуши он и остался цел, да все равно столько нового начали на нем делать, что дух захватывало. Попасть в крановщицы можно было только по знакомству. «Хорошая зарплата, почет и уважение» – так характеризовала моя мама эту должность. У начальника цеха мама выбила мне место с большим трудом… как сказала она. А на деле все было совсем не так.
Бабушкины кружева, которые она вязала для меня, серьги с изумрудами царских времен – единственное, что удалось бабушке спрятать, чтобы передать мне, все это мать отдала начальнику цеха. Вернее, его жене, за то, чтобы та поговорила с ним, и Люба Преображенская смогла стать крановщицей.
Когда об этом узнала бабушка, я училась уже две недели. Она просто не вышла ужинать из-за своей занавески. Молчала три дня, а потом как-то словно постарела. Нет, она уже была немолодой, да и жизнь ее потрепала, но вышла она из своего угла старой.