Кузнецы в кузнях сутками напролет ковали не подковы, а железные обереги, амулеты и просто заточенные колья – спрос был невероятный. Знахарки и ведуньи, еще вчера уважаемые, теперь прятались по своим домам – разъяренная толпа в любой момент могла объявить любую из них ведьмой, вступившей в сговор с неведомым злом. Одну такую, старую травницу, выволокли из избы и забили камнями до смерти только за то, что у нее нашли пучок черной болотной травы, похожей на ту, что использовали в ритуалах. Ратибор прибыл слишком поздно – он увидел лишь бесформенную, кровавую груду, которая еще час назад была человеком.
Власть пыталась бороться с паникой. Дружинники патрулировали улицы, разгоняя сборища, тиуны объявляли княжескую волю, обещая найти и покарать виновных. Но это было все равно что пытаться вычерпать море ложкой. В глазах людей дружинник был уже не защитником. Он был лишь вооруженным человеком, таким же смертным и уязвимым, как и они сами.
Страх рождал жестокость. На другом конце города двое мужиков поймали нищего юродивого, который ходил по улицам и что-то бормотал себе под нос. Решив, что он накликает беду, они затащили его в переулок и проломили ему голову камнем. Его изуродованное тело, лежащее в луже мочи и крови, нашли только утром. Его единственной виной было то, что он был не таким, как все.
Так жил Киев. Он задыхался. Не от дыма пожаров, а от собственного, внутреннего ужаса. Он корчился в агонии, пожирая сам себя изнутри. И каждый скрип половицы в ночи, каждый далекий вой собаки, каждый порыв ветра, завывавший в печной трубе, казался теперь предвестием.
Предвестием прихода Мясника, который вышел на свою кровавую жатву. И никто не знал, чью дверь он выберет следующей.
Княжеский терем на Горе пах иначе. Здесь не было вони крови и потрохов, что въелась в одежду Ратибора. Здесь воздух был густым и тяжелым от запаха пчелиного воска, дорогих мехов, которыми были устланы лавки, и терпкого аромата медовухи, который всегда стоял в гриднице Владимира. Но сегодня, когда Ратибор вошел, казалось, что его собственный запах – запах холодной стали, застарелой крови и сырой земли – был сильнее. Двое гридней у входа отшатнулись от него, как от прокаженного, и он увидел в их глазах не только почтение, но и животный страх.