В последней главе этой книги речь пойдет о, возможно, самом фундаментальном, но также и наименее распознанном преобразовании, а именно – о превращении России из практически закрытого для внешнего мира общества в общество открытое, сплетенное множеством нитей с мировой экономикой, тесно взаимодействующее с остальным миром. Поэтому особенно горько, что в тот момент, когда эта рукопись идет в печать, именно это завоевание становится жертвой жестких санкций, вызванных вводом российских войск на территорию Украины.
В заключение своего предисловия я хочу сказать о России кое-что для меня очень важное. Это связано со способностью России меняться в принципе. Бессчетное количество раз за прошедшие тридцать лет и в России, и за ее пределами мне приходилось слышать, что на самом деле в России никогда ничего не меняется, что страна обречена на рабство, что в ней не ценят человеческую жизнь и между гражданами и правителями лежит непреодолимая пропасть. Эти слова проявляют иногда разочарование, иногда осуждение. Зачастую в качестве аргументов притягиваются исторические параллели, восходящие аж к татаро-монгольскому игу XIII века. Сейчас, когда мы стали свидетелями начала специальной военной операции в Украине, сопровождающейся подавлением в самой России элементарных проявлений свободы, подобные аргументы набирают новую силу. Но, оглядываясь на колоссальные изменения, произошедшие в России за последние тридцать лет, я не могу согласиться с утверждением, что Россия не способна меняться. Лишь горстка стран в мире сумела пройти столь радикальные и масштабные перемены за такой короткий срок.
Когда меня спрашивают, каким я вижу будущее России, я часто оказываюсь едва ли не единственным оптимистом среди сплошных пессимистов. Я попросту отказываюсь верить в то, что нынешний мрак может оказаться «концом истории». Ведь когда-то же будет востребован тот прежний опыт, от которого мы с вами сейчас отрезаны? Но не исключено, что на мои суждения налагает отпечаток мой личный опыт, причем в большей степени, чем я думаю. С Россией я познакомился в те годы, когда страна была охвачена вирусом ожидания лучшего будущего, и, возможно, это слегка пьянящее и захватывающее чувство причастности к процессу «важных реальных перемен» со временем стало неотъемлемой частью моего «я».