А вот щемит печалью звон шмеля,
А за шмелём – пастушечья избушка,
А за избушкой – тихие поля,
А за полями – громкая кукушка.
Ну что тут скажешь?.. Нам, успокоенным мирной жизнью и привыкшим к уже почти постоянной «холодной войне», видимо, не дано до конца понять его, уже тогда, с того самого «переломного» года, разорванного на все эти мощные культурно-исторические и житейские «вихри», «потоки» и «грани» и сумевшего всё-таки глубоко прочувствовать, осмыслить и художественно претворить их в «самое сияние жизни»…
«Поэзия – что же это за энергия духа? Она – не просто и не только стихи! Она нечто, похожее на сияние великого тепла и смысла, проступающего сквозь слова, стоящие в определённом порядке. И вовсе не обязательно рифмованные…»
Это ещё одно откровение А. Романова раскрывает очень сложный и интересный период в его жизни – желание попробовать свои силы в прозе. Пусть читатель сам оценит прозаическую работу писателя, представленную в III томе настоящего издания: поэт «вдруг» решил перейти на прозу. А здесь приведём лишь один пример, показывающий, что за внешней простотой этой «нерифмованной» прозаической речи скрывается сложнейшая интеллектуальная работа именно поэта:
«На спуске к реке, в густой осоке затаился ключик. Раздвинешь траву – а он дышит, мерцает, клонит к себе. Бьётся и не устаёт, будто сердечко земляной глуби…»
Здесь – ни одного чужого, инородного или «придуманного» слова: автор-летописец будто «настраивается» на многовековой народно-речевой лад, «прививается» к нему, и – вот диво-то! – в создаваемом тексте проявляется, кажется, главное условие для возникновения желанного «сияния тепла и смысла» – живой художественный образ мерцающего, дышащего «ключика-сердечка»…
В миропонимании писателя, истина должна обязательно «дышать», а художественный образ – нести в себе мудрый народный опыт или авторское, личностное откровение-прозрение… Настоящая истина должна явиться «в сиянии тепла и смысла»!
Так, постепенно, набирая творческую силу, автор-летописец приходил к выводу, что писать нужно «многомерными» словами, «в которых сквозь современные смыслы исходили бы смыслы древности. Лишь только так можно добиться значительности и устойчивости своего слова – когда в нём задеты сокрытые глубины уже пережитых до нас страданий и откровений.