«Я… обнаруживаю в себе то широкую распахнутость „на миру“ отцовского характера, то молчаливую материнскую замкнутость „в своём углу“». И полагаю, что из этих двух противоположных начал и сложился мой характер.
Но тут возникает весёлый вопрос: неужели я как человеческий индивидуум «составлен» лишь из одних родительских черт? Ведь должно же во мне быть нечто и своё, принадлежащее исключительно мне и делающее меня личностью, в чём-то уже не похожею ни на отца, ни на мать. Короче: есть ли во мне черты, так сказать, родовой новизны, уже своего нача́ла? Думаю, что такие черты есть, правда, незначительные. Они выражаются лишь в моей повышенной грамотности, ином образе жизни, профессиональной принадлежности и множестве неведомых ни отцу, ни матери привычек, нередко дурных.
Из вековечного крестьянского сословия (отец, несмотря на свое учительство, был чисто деревенским тружеником) я первый в нашем роду «оторвался от земли» и стал, как говорится, «интеллигентом». Правильно это или ошибочно, сказать трудно. Душа моя рвётся в деревню, а ум – в город»[14].
Да, эти разнонаправленные и разновременные «потоки», и в самом деле, «рвали» его. Но, в конечном итоге, в чём всё-таки сказалась сила таланта писателя?
Думаю, что она – в его глубинном, идущим из детства-отрочества желании запомнить, осмыслить, «охватить» и выразить в своём творчестве обе эти удивительные «грани», интуитивно не «сползая» к постоянным упрёкам к городу и не «оплакивая» бесконечно «уходящую Русь». И дело здесь, видимо, не только в «повышенной грамотности» или «профессиональной принадлежности» писателя. «Грамотность» (в широком смысле) давала ему возможность увидеть разные культурно-исторические эпохи и горизонты, оценить различные жизненные выси и дали, сравнить, скажем, развитие Вологодской и Тверской областей, посмотреть на жизнь в ГДР и, например, в Карелии или в Сибири (на родине В. Астафьева). Более того, «городское образование» давало возможность узнать творчество уж совсем не «деревенских» гениев – Гёте, Диккенса, Голсуорси, Фолкнера, Брэдбери… Образование и постоянное самообразование давали ему удивительную возможность высокого творческого роста.
Но вот – поди ж ты:
Меня дивили мощью города
И синевой окатывали дали,
И древности, забывшие года,
Высоким светом сердце зажигали.