Анна повернулась к нему. В её глазах была боль.
– А если Советы нас не примут? Что если нас, как поляков, как евреев, как "подозрительных", отправят куда-то в Казахстан или Сибирь? Или назад?
– Да, – кивнул Яков. – Я это понимаю. Сегодня же пойду в общину. Узнаю, что говорят. Кто уехал. Кто вернулся. Есть ли шанс.
Анна замерла, прижав к груди руку.
– А если… нас разлучат?
– Не разлучат, – ответил он с силой. – Мы уедем вместе. Или не уедем вовсе.
– Но ты понимаешь? Я плохо знаю русский. Лейка – тоже. Мирьям… она только играла в это. Читала с тобой в детстве книжки. А я? Как я буду в чужой стране?
– Ты – будешь рядом со мной. Я буду твоим языком. Я буду твоим переводчиком. Я буду твоей защитой.
Он взял её за руки.
– Анна, я не хочу быть героем. Я хочу быть живым мужем и отцом. А если для этого надо бежать – мы бежим.
Из детской выглянула Лейка. Молча подошла к матери и прижалась. Мирьям в дверях, всё слышала. Её серые глаза были серьёзными.
– Папа, – тихо сказала она. – А я смогу в Одессе продолжить учиться?
Яков присел и обнял обеих дочерей.
– Где бы мы ни были, если мы будем вместе, значит, всё возможно, – сказал он, в глубине души понимая, что времени остается все меньше и меньше. – И музыка, и учеба, и счастье…
Золото и тени
Целую неделю Яков был, как тень самого себя. По утрам, как всегда, открывал лавку, проверял витрины, полировал украшения, делал вид, что слушает клиентов. Но глаза его были пустыми, движения механическими. А после обеда он вешал на дверь табличку „Zamknięte“ и исчезал до самого вечера.
Анна старалась не задавать лишних вопросов. Она понимала: Яков что-то решает, и всё ради них.
Он возвращался поздно, с запахом чужих подвалов, пыльных квартир, дешёвых кофеен и мокрых пальто. Иногда – с золотом, которое незаметно выменивал у покидающих город, иногда – с новыми именами, слухами, адресами, куда «лучше не соваться». В глазах всё тот же огонь: тревожный, упрямый, яростный. Он не мог позволить себе ошибиться. Не с Анной. Не с дочками.
Каждую ночь, когда все засыпали, он сидел у кухонного стола и думал. Карта Польши, исписанная карандашом, лежала перед ним. Варшава – Львов – граница – и дальше, на юг, к Одессе. Казалось, всё так просто. Но за каждым километром – неизвестность, НКВД, подозрения. Он слышал рассказы: фильтрационные лагеря для «перебежчиков», допросы, обвинения в шпионаже, ссыльные эшелоны в Сибирь. Слово «Сибирь» звенело у него в голове, как колокол.