– Сей Ключ не для славы моей, а для грядущих врат. Его не сберечь в замке, не скрыть в храме – только в верности рода. Возьми его, и храни – ты, и твои дети, и их потомки до скончания времён. Передай лишь тому, кто будет любить землю сию, как ты. Кому неведом страх перед временем. И в час великой нужды Ключ сам укажет достойного.
Гаврила не ответил – только поклонился, как плотник дереву перед первым ударом топора, и бережно взял Штурвал. И было в том касании что-то сокровенное, как если бы древо само узнало мастера. Он скрылся с отрядом в тени леса – и тайна рода Кузнецовых пошла с ним, в глубину веков.
Владимир долго смотрел ему вслед. Потом снова повернулся к рекам. Над горизонтом белели меловые горы, похожие на свечи, поставленные на алтарь. Туда он повел вторую ладью, где под покрывалом покоился Колокол.
Его литая плоть была покрыта письменами, которые не расшифровал бы ни один книжник. В их витках слышался шум небесного ветра, голос пророков, шепот грядущих бурь. Князь прикоснулся к нему – и ладонь отозвалась дрожью.
– Там, – указал он, – где горы касаются неба, найдёт он покой. Пусть звонит не в будни, не в радость, но в час великой тьмы. Пусть его голос рассечёт морок, пронзит небо, поведёт наши рати через бури и мрак. Пусть станет он не просто звоном – а молитвой самой земли.
Они высадились у подножия гор, в месте, где пещеры уже дышали вечностью. К ним вышел отшельник – худой, белобородый, словно вырубленный из той же меловой стены. Он ничего не сказал. Только взял Колокол, приложил к нему лоб – и повёл князя в глубь, туда, где дыхание мира становилось эхом.
Там, в тишине, Колокол был водружён. Первый его удар не был громом – он был тенью звука, прикосновением. Но от этого лёгкого тона по меловым стенам побежала волна, будто сама гора вздохнула. И осела в колыбели вечности.
Князь молча приложил руку к скале, как благословляя. А затем – вернулся на ладью. Осталось главное.
Молитвенный хор сопровождал его, когда ладья вновь вошла в центр водоворота. Здесь, где воды сходились в обруч, было тревожно и велико. Солнце уже поднялось, но здесь – в омуте – оставалась тень. Он поднял Якорь.
Тот был чёрен, как ночь, и холоден, как льды северного моря. Ни один узор не украшал его, но каждый изгиб, каждая черта говорила о силе. Не кузнец ковал его – время и сама стихия.