Первым жёстким ударом стало изменение в поведении одного из старших – самого благосклонного ко мне, с его видаком и винилом. Раньше он мог, проходя мимо, спросить, как дела, и рассказать о новой пластинке. А потом вдруг сам же предлагал прогнать меня, даже не открыв дверь. Было что-то неладное. От других старших я узнал: его отстранили от дел. Ходили слухи, что он «на чём-то сидит». А однажды утром его нашли мёртвым. Передоз. Старшие только пожали плечами: мол, так даже лучше, чем смотреть, как человек превращается в животное.
Уже открылись первые ларьки – иначе где бы я взял ту жвачку? В отличие от магазинов, у них были яркие витрины с незнакомыми алюминиевыми банками и шоколадными батончиками. Это было ещё до 90-го.
С их появлением начался слом дворовой культуры. Ларьки открывали старшие на своей территории – значит, её теперь надо было охранять. И не только от чужих, но и от соседей. Воспринималось это как норма. По телевизору говорили: ничего страшного, если в нашем обществе появятся богатые. Раньше мы всё делали не так, а теперь будем строить «социализм с человеческим лицом».
Расслоение ощущалось странно. Большинство верило, что изменения – к лучшему. Противодействия почти не было. Люди по привычке ждали чего-то от государства, а оно, наоборот, отстранялось. Закрепилась мысль: «Есть мы, которые работают, а есть они – ноют и сидят на шее у государства». Со временем это подтверждалось: те, кто «мутил», жили лучше. А те, кто ходил по парткомам или просто на завод, – всё хуже.
Что до меня – один из старших как-то подозвал и спросил, чем я занимаюсь кроме учёбы и работы. Ответы его не обрадовали. Он дал мне телефон знакомого тренера по борьбе:
– Запишись.
Секция оказалась в другом районе, от конечной до конечной. Но я стал её посещать.
И вот мы подходим к узловым годам – 90-му и 91-му.
35. Цой – мертв
Новый учебный год в 1990-м начался с необычного урока. Наверное, такая же установка прошла во всех школах – просто мы об этом никогда не говорили. И вот на классном часе нам объявили, что «наш любимый певец» погиб в автокатастрофе.
Для нашего класса это стало неожиданностью – мало кто знал его. Я знал, и мне было с чем сравнивать.
В то время ни для кого не было секретом, что на эстраде царил плагиат. Брали музыку, переводили тексты. Можете сколько угодно спорить об уникальности Цоя, но и он не был исключением. Мне повезло: к моменту знакомства с его песнями я уже слышал The Cure и The Smiths. И, поскольку я учился играть на гитаре и знал ноты, прямые совпадения резали слух. Позже я стал терпимее – каверы даже нравились, – но в подростковом возрасте заимствования воспринимались болезненно.