– Ты умеешь врать, Публий? – подмигивая, спрашивал меня Касип.
– Нет, – отвечал я простодушно. Мне было тогда лет восемь, и я в самом деле не умел толком врать, а если и пробовал от страха или по глупости, то тут же попадался.
– Тогда вот что я тебе скажу, Публий, – еще более доверительно подмигивал мне вольноотпущенник, – если ты не умеешь врать, никогда не связывайся с пунийцами – они тебя обманут, как младенца, а ты даже не поймешь, что тебя провели.
– А если я их обману?
– Нет, Публий, ты никогда не обманешь пунийца, просто потому что не сможешь.
– Скажи, Касип, если я совру – это будет ложью?
– Конечно, как же иначе?
– А если я совру еще раз – получится ли в итоге правда?
Касип на миг опешил. Потом подмигнул мне:
– А ты умничка, парень!
– Я совру пунийцу дважды, – сказал я уверенно.
Эта фраза оказалась пророческой, я вспомнил ее много лет спустя, на африканских берегах.
* * *
Когда намечалось что-то важное в нашей семье, моя матушка без устали обходила храмы и обнимала алтари, выпрашивая милость богов к нашему роду. Верила она и во всяческие приметы. А когда ничего подходящего для знака не находилось, сама придумывала эти знаки. Так, она сочинила историю, что к ней в постель забрался огромный змей, и что в гибком теле скрывался небожитель, именно его семя вошло в нее и даровало мне жизнь. Разумеется, матушка рассказывала, что она в этот момент спала, а гигантского змея в ее постели заметили слуги. В этой байке было много греческого, сразу вспоминалось рождение Геракла. Но проницательный слушатель невольно опускал глаза – в своей выдумке женщина признавалась, что не любила мужа. Не всякому дается радость такой любви, которая связала меня с Эмилией. Маний Помпоний отдал дочь замуж, не спрашивая, пришелся ли ей по сердцу жених. А отец был не из тех, кто умеет очаровывать женщин. Вскоре после моего рождения родители стали спать порознь. Отец находил наслаждение в объятиях юной рабыни, а мать – в своих фантазиях и рассказах о внимании небожителей, становясь год от года все экзальтированней.
Моя мать никогда не объясняла свои поступки. В отличие от прочих женщин она мало говорила, но, казалось, о чем-то постоянно раздумывала. Была она необыкновенно честолюбива, и мне кажется, порой она мечтала о том, что сама будет управлять Городом. Почему бы и нет? Ведь, пока отец командовал войсками, она отлично справлялась с трудностями нашей фамилии. Дом наш был небольшим и небогатым, стоял на Тусской улице, что спускалась к Тибру, сразу за старыми лавками. От наших дверей рукой было подать до форума. Но как ни скромно мы жили, рабы требовали постоянного пригляда, записи виликов