Так пунийцы совершили невозможное, и вместо того чтобы готовиться к бегству, за один-единственный месяц сумели вооружиться и укрепить свой город.
Итак, дни римской армии проходили в безделье. Консулы, ни о чем не догадываясь, не удосужились даже послать конницу на разведку. Спустя месяц Манилий со своей сухопутной армией наконец подступил к городу, рассчитывая на бескровную сдачу. И что же он увидел? Запертые ворота, а на стенах, сложенных из блоков белого камня высотой в сорок футов, стояли метательные машины и толпились воины. Карфаген восстал. И все попытки Манилия завладеть городом окончились неудачей. Два штурма были отбиты с большими потерями для римлян, а начатая планомерная осада не принесла успеха.
Если бы все полководцы Рима были так же бездарны, как те, что обманом выманили у пунийцев доспехи, или как тот, что пришел им на смену, Карфаген бы выстоял. Но среди распущенной и безалаберной армии нашелся один честолюбивый военный трибун, решивший затмить славу своего деда по усыновлению…
– Ты как будто сочувствуешь карфагенянам, – перебил Философа Сенатор. – Разве римлянин может говорить такое?
– Побежденный Сципионом Африканским Карфаген больше не угрожал Риму. Зачем было убивать сотни тысячи людей, а десятки тысяч отправлять в рабство, разрушать город, который богател и приносил своим жителям достаток?
– Карфаген мог бы нанять армию – это было ему под силу.
– Вряд ли хоть один суд отправит свободного человека в изгнание на основании довода, что он мог бы убить соседа, потому что силен. Если при этом он никого не убил, – съязвил Философ.
– Можно подумать, ты выступал когда-нибудь в суде! – Сенатор окинул товарища по несчастью презрительным взглядом.
– Хотя нет, теперь этот довод неактуален, – фыркнул Философ и рассмеялся деланным смехом. – Сулла составил свои списки не потому, что кто-то злоумышлял против него, а потому, что мог злоумышлять. Так что римляне теперь и своих граждан убивают за вымышленную вину, как прежде убивали пунийцев. Отныне ты в шкуре карфагенянина, Сенатор, которого изгнали из дома и приговорили к смерти лишь за то, что он стал опасен для властелина. Не царская ли это власть, которую вы, римляне, сотни лет проклинали и ненавидели?
– Ты говоришь «вы» и «ваш Рим», как будто ты чужак. Гай Гракх так бы не говорил и римлянах и Риме, – поддел Философа Сенатор.