Племянница уже не скрывала слёз, которые медленно катились по щекам, оставляя мокрые, блестящие дорожки. Аркадий понимал, что время изменить что—либо прошло безвозвратно, и оставалось только принять случившееся, хоть оно ещё и не было подписано официально.
Саша смотрела на Аркадия, словно пытаясь увидеть за официальной маской что—то настоящее. Её покрасневшие глаза и бледность проступали даже сквозь макияж. Губы дрожали, каждое слово давалось ей с трудом:
– Это отвратительно, – произнесла она почти шёпотом, но каждое слово звучало тяжело, как удар колокола. – Если ты этого не видишь, значит, давно стал частью всего этого. Ты просто не хочешь признавать, что тоже несёшь ответственность.
Эти слова проникали глубоко, оставляя мучительное ощущение вины и бессилия.
Аркадий не нашёл в себе сил возразить или оправдаться. Он просто смотрел на неё, чувствуя, как между ними возникает невидимая пропасть, через которую уже не перекинуть ни мостов, ни слов, ни взглядов.
Она резко поднялась, едва не опрокинув стул. Движения были нервными, порывистыми, наполненными отчаянием и злостью, которые она больше не могла сдерживать. Её глаза сверкали непролитыми слезами, губы дрожали от гнева, который вырвался наружу острым выдохом:
– Можешь дальше лизать задницу своему Голове, пока он всех твоих близких не продаст. Ты ведь прекрасно знаешь, что так и будет.
Она развернулась и стремительно пошла к выходу, стуча каблуками по кафельному полу мимо столиков, официантов и равнодушных посетителей, продолжавших негромко вести свои беседы. Никто не обратил внимания на её резкие слова, словно это была сцена из другого спектакля, не имеющего к ним никакого отношения.
Аркадий остался один. Он не пошёл за ней, не пытался остановить или убедить. Просто сидел, глядя перед собой, ощущая тяжёлую пустоту, занявшую место прежних чувств и мыслей. Это было не просто отсутствие чего—то важного, а давящая сила, вытеснившая всё, что существовало до её слов и взгляда.
Столик казался слишком большим, стул – неудобным, а уютное кафе стало чужим и холодным. Звуки возвращались постепенно, пробиваясь сквозь плотную стену внутренней глухоты, но звучали теперь отстранённо.
Кофе давно остыл. Официант подошёл осторожно, спросил что—то нейтральное, не глядя в глаза. Вопрос прозвучал глухо, словно из другого времени. Аркадий молча покачал головой, даже не разобрав, о чём речь. Официант тихо удалился, оставив его наедине с тишиной, заполняющей всё вокруг и внутри.