– Ты правда думал, я тебе скажу: «Молодец, Аркадий! Спасай совесть»? – Ветров отхлебнул коньяк и усмехнулся. – Совесть, Аркаша, у нас как розетка в коридоре: все знают, где она, но никто не пользуется. А если и пользуются, то разве что электрошокер зарядить. Совесть здесь не чувство, а инструмент учёта. Кто первый занял, тот и прав. Кто первым табличку повесил – святой. Остальные идут в категорию «невостребованные принципы».
Ты ожидал аплодисментов? Ордена за моральное мужество? Конкурс «Чиновник с душой»? У нас таких не выпускают. Это всё равно что выпустить микроволновку с совестью: начнёт пищать при разогреве полуфабрикатов. А у нас всё – полуфабрикаты, поэтому и не пищим.
Так что нет, Аркадий. Не похвалю тебя, не скажу «стой до конца». Совесть в нашем случае – это диагноз. И, к счастью для системы, большинству его не ставят.
Он встал, открыл дверь и спокойно добавил:
– Возвращайся к себе, подумай. Только не переусердствуй: за лишние мысли можно и карьеру потерять, а у тебя она пока ничего. Счастливо.
Аркадий поднялся и направился к выходу. Не пожал руки, не сказал «спасибо» – просто вышел. В коридоре было душно, лифт двигался медленно. На каждом этаже – зеркало, и в каждом отражении он узнавал себя всё меньше.
Выйдя на улицу, Аркадий ощутил холодный воздух, пахнущий асфальтом, бензином и чужим спокойствием. Он шёл по проспекту, не глядя по сторонам. Всё вокруг было прежним: фонари, машины, лица. Но после этого разговора даже пыль на ботинках казалась другой.
Тревоги больше не было. Осталась только странная ясность – теперь он точно знал, что остался один.
Служебный автомобиль двигался по ночному Первопрестольску с той стерильной аккуратностью, которая всегда раздражала Аркадия, особенно в минуты внутреннего разлада. Казалось, даже машины здесь движутся по заранее утверждённой диаграмме. В салоне было тепло и тихо, пахло дорогим пластиком, обивкой и сдержанной надеждой на порядок. Водитель сидел идеально прямо, словно часть интерьера, не задавал вопросов, не включал музыку – всё по инструкции.
За окнами город выглядел не просто знакомым, он казался подчеркнуто неизменным, будто кто—то утром приказал: «Ничего не менять». Те же витрины, вывески, одинаковые перекрёстки с маршрутками. Всё сохраняло привычную форму, но суть ускользала. Люди на остановках стояли с обречённой сосредоточенностью, будто ждали не автобус, а приговор. Реклама пусто светилась, светофоры работали издевательски чётко, словно в насмешку над миром, в котором исчезла уверенность.