С издевательской улыбкой он громко произнёс:
– Знаешь, я передумал. Мы прямо здесь научим тебя, как нужно вести себя с хозяевами. Полезный урок будет не только для тебя, но и для всех любопытных зрителей.
Толпа оживилась, гул усилился, телефоны начали снимать активнее, ожидая кульминации. Мужчины принялись срывать с девушки куртку, заставляя её кружиться, тщетно пытаясь защититься. Они наслаждались происходящим, громко смеялись и отпускали грязные комментарии, чтобы прохожие знали, кто теперь здесь хозяева.
Полицейские стояли неподалёку, но по—прежнему бездействовали. Один из них взглянул на часы, что—то равнодушно прокомментировал напарнику и снова отвернулся.
Круг унижения вокруг девушки замкнулся: ей некуда было бежать, негде укрыться от мерзких взглядов и грубых рук. В конце концов она рухнула на асфальт, согнувшись и закрыв голову руками, будто надеясь, что всё прекратится, если перестать сопротивляться.
Мужчины остановились, удовлетворённо переглянулись. Тот, что держал телефон, медленно наклонился к девушке и тихо, отчётливо сказал:
– Теперь ты понимаешь своё место, правда? Ты уже не человек, девочка. Ты – собственность государства. Завтра утром ты проснёшься в другой жизни, где никогда больше не скажешь «нет».
Эти слова повисли над толпой гнетущей тишиной, лишённой сожаления и сострадания. Осталось только равнодушное любопытство зрителей, утративших грань между человеком и вещью.
Аркадий смотрел, чувствуя, как реальность постепенно теряет чёткость, превращаясь в мутное пятно. Толпа наблюдала с жадным любопытством, словно перед ними была обычная повседневная сцена, лишённая особого смысла.
Девушка больше не сопротивлялась. В ней не осталось ничего, что можно было сломать или унизить. Она лежала на холодной земле парка, молча смотря в серое небо, такое же равнодушное и безучастное, как всё вокруг.
Мужчины мгновенно уловили эту перемену и начали действовать увереннее и грубее, чувствуя полную безнаказанность и контроль. Двое из них крепко держали её руки, прижимая спиной к дереву так, что ствол больно впивался в её худенькие плечи. Третий, самый рослый и грубый, с циничным выражением на лице начал резко рвать её свитер, словно снимал с неё не одежду, а оболочку прежней жизни.
Под разорванным трикотажем показался тонкий, почти детский лифчик – бледно—голубой, со скромной кружевной каймой, выглядевший неуместно нежным и невинным в этой мерзкой сцене. Мужчина резко сорвал его, отбросив в сторону, и этот жест выглядел так, будто он демонстративно избавлялся от чего—то ненужного и лишнего. Но девушка уже не реагировала ни на холодный ветер, касавшийся её кожи, ни на грубые взгляды, жадно изучавшие её обнажённость. Казалось, она уже перестала ощущать своё тело, стояла безучастная, с равнодушным взглядом, устремлённым куда—то вдаль. Её груди были маленькими, тонкими, со слегка заострёнными от холода сосками, но это уже не имело никакого значения – её тело стало просто предметом, лишённым души и жизни.