Другой мужчина, молча и деловито, грубо задрал юбку, открывая худые, бледные ноги девушки, и с равнодушием, свойственным человеку, выполняющему повседневную работу, сорвал её трусики – простые, хлопковые, белого цвета, с маленьким нелепым бантиком впереди, будто символом утраченной невинности. Он швырнул их в сторону, как ненужную вещь, которая мешает завершению рутинной процедуры.
Аркадий видел её глаза – пустые и равнодушные, такие, какими они бывают только у людей, уже потерявших надежду и смысл. Он почувствовал в груди мучительную тяжесть, поняв, что эта девушка уже не принадлежит этому миру, хотя ещё физически находилась в нём.
И именно в этот момент он осознал, насколько глубокий надлом произошёл внутри неё, насколько бессмысленной стала борьба с реальностью, в которой она оказалась. От неё осталась лишь внешняя оболочка, спокойно принимающая любые удары судьбы, уже не способная сопротивляться и что—либо чувствовать.
Толпа же вокруг продолжала наблюдать, фиксировать происходящее на камеры телефонов, негромко обсуждать увиденное, полностью приняв новый порядок вещей как данность. И Аркадию вдруг стало ясно, что эта картина – символ новой эпохи, где человеческая душа и чувства перестали иметь значение, превратившись лишь в детали жестокой и бессмысленной игры.
Ладогин остался на месте, хотя тело требовало бежать. Каждая секунда происходящего будто вгрызалась в воздух, в землю, в него самого. Мерзость не кричала – она происходила тихо. Именно это делало её невыносимой.
Девушка всхлипнула. Звук вырвался из неё, будто случайно – не как реакция, а как остаток человеческого. Её лицо оставалось неподвижным, но где—то глубоко внутри, в самой диафрагме, дрогнуло нечто живое, забытое. Тонкий, глухой, почти неотличимый звук. Не жалоба. Не страх. Просто всхлип – звук воздуха, проходящего сквозь горло, в котором больше ничего не решается.
Мужчина – тяжёлый, широкоплечий, тусклый – повалился сверху, как лавина. Его движения были резкими, но не яростными. Они были такими, какими становятся привычки, закреплённые десятками раз. Отброшенные в сторону хлопковые трусики с еле заметным бантиком на поясе – не были признаком стыда, желания или уязвимости. Они выглядели как элемент повседневности, случайно выпавший из кармана обыденного.