Ратибор медленно поднялся. Он шагнул внутрь круга мертвой земли. Под его сапогом не хлюпнуло. Почва была твердой, как камень, и под его весом послышался тихий сухой треск, словно он наступил на корку льда. Он провел носком сапога по поверхности – взметнулось облачко серой пыли. Мертвая земля.
Он сделал один шаг в сторону, за пределы круга. И сапог тут же на полфута ушел в упругую, живую, чавкающую болотную грязь.
Ратибор замер, переводя взгляд с высушенного человека на окаменевшего духа, а затем на мертвый круг под ногами. Двойное убийство, совершенное на двух уровнях бытия. Жизнь была не просто отнята. Ее выпили. Высосали. Собрали, как собирают березовый сок весной, до последней капли, оставив лишь пустую, безжизненную оболочку человека, духа и самой земли.
Это было не убийство.
Это был урожай.
Глава 3: Печать Чернобога
Ратибор медленно, шаг за шагом, начал обходить мертвый круг. Он не искал следы в грязи. Он знал – их не будет. Зверь бы оставил отпечатки когтистых лап. Человек – вмятины от сапог. То, что приходило сюда ночью, не касалось земли. Оно скользило между каплями дождя и тенями от деревьев. Оно пришло из того места, где у следов нет ни веса, ни формы.
Он читал знаки иного порядка. Абсолютную, мертвую тишину, в которой застыли даже молчаливые вороны. Колеблющийся воздух над эпицентром поляны, который, казалось, вибрировал от невидимого жара. Гудение мух, которое было не звуком, а давлением на барабанные перепонки.
Разбой? Он презрительно хмыкнул, увидев на земле рядом с трупом маленький, разбухший от влаги кожаный кошель. Он пнул его носком сапога. Из кошеля выкатилось несколько зеленых от окиси медных монет. Добыча, за которую не убьют даже самого нищего пьяницу.
Месть? За что мстить Охриму? За то, что он дышал? Это была жестокость не личная, не человеческая. В ней не было страсти, ярости или ненависти. Лишь холодная, методичная целесообразность, как у мясника, что потрошит тушу.
Значит, это был обряд. Жертвоприношение. А у всякого обряда, как и у клейма на скотине, должен быть знак. Печать владельца.
И тогда его взгляд упал на ствол старой, плакучей ольхи, под сенью которой лежало то, что осталось от Охрима. Что-то чужеродное нарушало естественный, морщинистый рисунок коры. Темное пятно, которого не должно было быть.