Торин побледнел, его пальцы непроизвольно дрогнули, будто он уже чувствовал на своей шее холод лезвия, которое обрушится на него за нарушение закона. Лира же лишь молча кивнул.
Габриэлла задержала на них взгляд ещё на мгновение. Потом, не сказав больше ни слова, она развернулась и переступила границу.
Тень леса поглотила её сразу, будто она шагнула не под сень деревьев, а в пасть какого-то древнего исполина. Ли-Сун последовал за ней без колебаний, его плащ слился с полумраком.
Торин и Лира замерли на краю. Воздух здесь пах иначе – влажным мхом, гниющими грибами и чем-то металлическим, будто кровь старинных битв всё ещё сочилась из корней. Лира коснулся рукояти меча, а Торин повернулся к нему и почти шёпотом произнёс:
– Идём, – и они шагнули под сень деревьев.
Лес, в который они вошли, был словно соткан из другого времени – древнего, забытого, где природа подчинялась иным ритмам.
Деревья-исполины тянулись к небу, их стволы, покрытые мхом, переливались изумрудом с серебряными искрами, будто кто-то рассыпал по коре звёздную пыль. Кора то темнела до глубокого бурого, как старая кровь, то светлела до пепельных оттенков, напоминая кожу древних духов. Кроны, широкие и тяжёлые, сплетались в живой потолок, сквозь который лишь изредка пробивались тонкие золотые нити солнечного света, падающие на землю, как благословение.
Листья здесь были не просто зелёными – они переливались всеми оттенками жизни: от бледных, почти прозрачных, до густых, тёмных, словно вырезанных из ночи. Длинные иглы хвойных деревьев сверкали, будто покрытые инеем, хотя вокруг было тепло.
Цветы росли у подножий стволов или прямо на них, будто украшения, вышитые самой природой. Их лепестки – багровые, как закат перед бурей, оранжевые, как пламя в пещере, малиновые, как вино, разлитое на бархате – казались неестественно яркими в этом полумраке.
Лес дышал.
Тихий шелест листвы, похожий на шёпот, наполнял воздух. Светлячки, больше похожие на крошечных фей, мерцали в воздухе, их крылья переливались, как шёлк. Странные насекомые – нечто среднее между бабочкой и стрекозой, с узорчатыми крыльями, словно расписанными невидимым художником, – порхали между ветвей. Муравьи с панцирями, отливающими синевой, деловито сновали по коре, их движения напоминали ритм какого-то тайного ритуала.