Я ничего туда не мог написать. Но флекс-сборники, конечно, казались мне драгоценными – писавший статьи в «Комсомольскую правду» или в журнал «Вожатый», я был поражен и вдохновлен тем, что участвую, пусть и косвенно, в таких фантастических затеях.
Для Володи Котова это новое знакомство – то есть со мной, членом редколлегии журнала «Вожатый», – в свою очередь, было слегка экзотическим, помню, как он однажды кому-то из моих друзей сказал (а мне потом передали, конечно), что у меня «яйца сквозь штаны просвечивают», что он тогда имел в виду, я не знаю, но, наверное, мой предполагавшийся им жизненный цинизм и практицизм был несколько переоценен.
Он смотрел на нас прозрачными, ясными, серыми глазами, как бы вбирая в себя весь этот круг людей, вбирая их в свой фокус зрения, в круг понимания, – как бы пытался найти общий смысл наших встреч. Вина и водки Котов на наших встречах не пил вообще.
А если вдруг пил, то случалось всякое. Однажды он шел с нашими общими друзьями по улице, полил сильный дождь. Котов вдруг скинул с себя всю мокрую одежду и полез на фонарный столб абсолютно голый (он, кстати, был физически очень сильным человеком). Он лез просто на руках и добрался до самого верха, крича оттуда что-то неразборчивое. Набежали милиционеры.
…На Днепропетровской, одним словом, быстро сложилось «общество». Однажды Врубель привел с собой художника-концептуалиста Свена Гундлаха, совершенно мне незнакомого человека, державшегося немного официально, и Свен вдруг спросил меня, не знаю ли я людей, которым нужна мебель с авторской инкрустацией («Но только это дорого», – гордо предупредил он). И я совершенно не удивился.
Людей, которые могли бы заинтересоваться мебелью с инкрустацией, среди нас не было, но посыл был мне понятен – мы с Асей в Чертанове устроили «салон»!
Это был именно не интеллектуальный кружок, в котором бы изучали «идеи молодого Маркса», эзотерические басни Кастанеды, или, скажем, «творческое наследие М. Бахтина», или пытались бы выпускать самиздатский альманах, или печатали листовки, – нет, как раз к нам сюда приходили представители самых разных кружков, «общин», коммун и сообществ, чтобы просто посидеть и выпить сухого вина. Никто из нас тогда не пил водку, это был слишком «народный» напиток. Для того чтобы пить водку, нужно было быть уже старым, много пожившим человеком, прошедшим ссылку, лагеря, психлечебницу и так далее.