– Давно пора, – бормочет она себе под нос. – Давно, давно пора! А то что ж такое, муж в одном городе, жена в другом.
– Нормально, – говорю я, просто чтобы сказать хоть что-нибудь. – Многие так живут.
– Глупости. – Мама аккуратно разглаживает салфетку, расстелив её на краешке стола. – Придумали тоже. Вот найдёт себе другого… Будешь знать.
Но чтобы не вывести меня из себя, она меняет тактику, снова вздыхает и говорит примирительно:
– Хотя, конечно, вам виднее… В наше-то время всё по-другому было.
В их время всё действительно было по-другому.
Например, рисование комиксов мать до сих пор не считает чем-то серьёзным.
– Ну что это такое, Алёша, – говорит она, листая мою новую серию. – Какие-то детские картинки. Может, найдёшь нормальную должность?
«Нормальной» мама по старинке считает чтение лекций и преподавание на кафедре в Худаке. Она считает престижным, если художник получает заказ от мэрии или городского совета. В крайнем случае – когда он работает на постоянке в крупном издательстве. Маму не волнует, что опытный аниматор или гейм-дизайнер выполнением разового крупного заказа способен с запасом перекрыть трёхмесячный заработок постоянного работника.
– Ваши модные профессии я не понимаю. – Она хмурится и нервно поправляет пояс халата. – Знаю только, что на госучреждение работать надёжней. Хочешь, спрошу у Лидии Васильевны, она всю жизнь в Третьяковке провела – может, у них есть вакансия? Для тебя это был бы лучший вариант!
– Что мне делать в Третьяковке? – отмахиваюсь я. – Бумажки архивные перебирать?
– Это называется каталогизация, – говорит мама со знанием дела.
Сама-то она двадцать лет проработала в музее, и лучше места для меня не может себе представить.
Но потом всё равно отказывается от такого варианта.
– В музеях сплошная пыль. – Она снова хмурится и качает головой. – С твоей-то астмой…
Когда она заводит речь про моё здоровьичко, я, честно, иногда не выдерживаю и начинаю огрызаться, и мама обиженно хмурится.
Отец, если хотел убедить меня в своей правоте, не заводил со мной таких душеспасительных бесед. Просто орал мне в лицо или, наоборот, неделями бойкотировал.
Отец родился в городе Пскове, в немыслимом для меня тридцать восьмом году прошлого века в семье младшего лейтенанта. Папино детство прошло в эвакуации (эвакуировали прабабкин завод), а потом родители отца воссоединились в послевоенной Москве. Мне ничего не было известно о том, как на самом деле сложилась судьба моего деда, знаю только, что на войне он служил сапёром, во время штурма реки Днепр получил ранение в ногу и в голову, целый год мотался по госпиталям, заработал туберкулёз. Потом преподавал топографию в военном училище и умер совсем рано, в сорок четыре года, когда моему отцу было всего семнадцать. Иногда мне казалось, что долгая и насыщенная жизнь досталась моему отцу не случайно, и он проживал её за двоих: за себя и за деда Лёву, которого я никогда в жизни не видел, только на фотографиях.