Он сжал пластину снова, до боли. Холодок успокаивал жар паники. Но он знал – это спокойствие обманчиво. Это спокойствие перед бурей. Стена треснула. И тени из щелей уже тянулись к нему, ведомые зовом письмен на холодной пластине в его руке. Вторая ночь на "Тартаре" была лишь началом его истинного заточения. Заточения внутри собственного разума, где бродили монстры, помнившие его кровь.
Тишина после вопля Айзека длилась недолго. Ее разорвал пронзительный, нечеловеческий визг из вентиляционной решетки. Не крысиный – слишком высокий, слишком осмысленный в своем безумии. Он длился несколько секунд, оборвался на самой высокой ноте, и следом послышалось шуршащее, поспешное удаление чего-то крупного по металлу. Гарт вскрикнул и забился под одеяло, затыкая уши. Шестерка лишь глубже зарылся в подушку. Философ замер, его голубые глаза пристально смотрели на решетку, губы беззвучно повторяли: «Слушает… всегда слушает…»
Айзек сидел на полу, прислонившись к стене, пластина с письменами все еще зажата в его влажной от пота ладони. Холодок от нее был единственной реальной точкой в мире, который поплыл после кошмара. Запах крови, озона, гниющей плоти – он все еще стоял в ноздрях, призрачный, но неотвязный. Голос из Бездны эхом отдавался в висках: "ИА! ИА! Ф'ТАГН!" Что это значило? Приказ? Имя? Проклятие?
Он сглотнул ком в горле, заставил себя встать. Ноги подкашивались. Он сунул пластину под тонкий матрас, туда, где металл койки был холоднее всего. Спрячь. Спрячь знание. Спрячь ключ. Но спрятать от чего? От сокамерников? От охраны? Или от того, что слушало из вентиляции, что приходило в снах?
День начался, как и предыдущий: мерзкий гудок, серый свет, безвкусная паста, построение. Но что-то изменилось. Воздух "Тартара" был гуще, насыщен электрическим напряжением, как перед ударом молнии. Гул станции не просто вибрировал – он пульсировал. Неровно, с перебоями, словно гигантское сердце аритмично билось в грудной клетке из стали. Мерцание света в коридорах участилось, превращая тени в дерганых, судорожных существ. Иногда на долю секунды пропадала гравитация, заставляя людей и предметы зависать в воздухе, прежде чем все с глухим стуком обрушивалось вниз. Заключенные шарахались от теней, от неожиданных скрипов, от собственного отражения в полированных панелях, которое иногда искажалось, становясь чужим и злобным.