И ещё одно: далеко не все «не такие» становятся зависимыми или уставшими. Некоторые – наоборот. Их инаковость трансформируется в харизму, в проекты, в безумную работоспособность. Но это другая крайность. Часто – гиперкомпенсация. Нейроотчаянная попытка доказать, что ты имеешь право быть, раз уж не имеешь права просто быть собой. Внешне – триумф. Внутри – выживание на высокой скорости. В любом случае, это не патология. Это реакция. Тело, психика, нервная система – всё это живые системы, а не абстрактные «механизмы». И если ты чувствуешь себя странно – скорее всего, это не потому, что ты сломан. А потому что всё вокруг тебя игнорирует глубину, в которой ты живёшь.
То, что кажется обществу «странностью», в психологии чаще всего имеет название: реактивные паттерны, вызванные травматическим или длительным стрессовым воздействием среды. Это может быть не одна острая травма, а хроническое пребывание в контексте, где твоё «я» подвергается постоянной микровалидации – обесцениванию, игнорированию, наказанию за искренность или даже просто за нестандартное восприятие. В таком случае включаются глубинные защитные механизмы. Человек может:
– диссоциировать (частично "отключаться" от реальности, чтобы не чувствовать её давление);
– развивать адаптивный нарциссизм (яркий фасад, компенсирующий внутреннюю уязвимость);
– формировать комплекс выученной беспомощности (не действует, потому что "всё равно не получится");
– уходить в зависимые формы регуляции (еда, вещества, стимулы, адреналин, игры – всё, что даёт хоть какое-то чувство контроля или кайфа);
– или, наоборот, стремиться к гиперфункциональности – маниакальной продуктивности, чтобы доказать, что он «не ошибка».
И тут мы подходим к нейрофизиологии. Мозг человека, находящегося в хронической социальной небезопасности, меняет свою архитектуру. Повышается активность миндалины – центра страха и угрозы, при этом ослабляется связь с префронтальной корой – зоной, отвечающей за рациональное мышление, планирование и эмпатию. Это значит, что мир начинает восприниматься как угроза, даже когда её нет – и не потому, что человек "параноик", а потому что его мозг вынужден работать на выживание, а не на развитие. В детстве такие люди часто сталкиваются с концепцией "parentification" – когда ребенок становится слишком рано вынужденным взрослым: интуитивным психологом своим родителям, медиатором в семье, считывателем настроений. Его психика затачивается под гиперчувствительность, гиперраспознавание угроз и настроений, он становится похож на эмоциональный радар. Это красиво звучит как "эмпатия", но на практике – это хроническое напряжение, не дающее расслабиться даже на минуту. Когда такой человек вырастает и попадает в социальную структуру, где эти качества не только не поддерживаются, но и клеймятся, он начинает терять почву. Он начинает сомневаться в собственной адекватности, потому что отовсюду получает сигналы: «Ты слишком». Слишком глубокий, слишком эмоциональный, слишком чувствительный, слишком думающий, слишком честный. А на самом деле – просто слишком живой.