Ты не выбираешь место. Тебя сажают. И если ты сидишь рядом с тетей Бенедеттой – значит, в этом квартале пока все спокойно. Но если вдруг дядя Санторо кладет тебе руку на плечо – считай, поступило предупреждение. Никто не говорит напрямую. Никто не повышает голос. Все улыбаются. Как акулы в кожаных креслах.
И стол, конечно, шикарен. Лазанья с трюфелями, артишоки, осьминог на гриле, равиоли с чем-то, что «мы не говорим вслух». А между блюдами – гранты, соглашения, шепот о поставках и слияниях, обсуждение, кого «прижали» налоговики, и кто все еще держит порт в Джоя-Тауро.
Семейные встречи проходят раз в год. Их ждут не ради объятий. Их переживают, как делают прививку – зная, что потом будет легче, но само по себе это – испытание. Никто не приезжает просто так. Каждый выстраивает стратегию.
Все должно быть безупречно. Осанка. Аргументы. Ответы на любые намеки. И даже твой смех – это ход.
И вот я, Амайя Лучия Капоне, сижу сейчас в захудалом кафе, где на стене криво висит старый постер, тетя Сумин отчитывает Хенри за переваренный рис, а он даже не парится. Просто машет рукой, закатывает глаза и что-то бормочет с полным ртом булгога.
И мне почему-то кажется, что это – настоящее сокровище. Не золото. Не власть. Даже не свобода. Просто – место, где можно не быть на страже. Где никто не играет.
И мне почему-то не хочется уходить.
– Можно мне тоже помочь? – вырвалось у меня, прежде чем успела проконтролировать интонацию. Не уверенность, а скорее деловая заинтересованность сквозила в моем голосе. Глаза тети расширились, как будто я предложила провести аудит их налоговой отчетности. Хенри же застыл с половником в руке.
– Нет-нет, сиди, отдыхай, – почти в унисон запротестовали они.
– Я умею мыть овощи, не волнуйтесь, – добавила я, как бы между делом, вставая со стула. Не делая резких движений, как на переговорах: чтобы никто не подумал, что я и правда рвусь на амбразуру.
Тетя Сумин вытерла руки о фартук, изучая меня с неожиданной серьезностью. Так смотрят старшие женщины на внезапно выросших девочек – оценивая, насколько те помнят, чему их учили, и не слишком ли быстро взрослеют.
– Хенри, дай ей доску, – наконец сказала она, отступая к плите. – Только подвинься, не стой над душой. У девочки, глядишь, руки и вправду от природы умелые.
Он кинулся за доской, все еще ошарашенный. Протянул нож и морковь, при этом умудрившись драматично вздохнуть, словно передавал меч наследнику.