Стоя в баре, я видел их в окно. Фрэнсис продолжала говорить с ним, ясно улыбаясь и заглядывая в лицо всякий раз, как спрашивала: «Правда, Роберт?» А может, она спрашивала что-то другое. Мне было не слышно. Я сказал бармену, что не хочу ничего пить, и вышел через боковую дверь. За дверью я оглянулся и увидел через два стекла, как эти двое сидят за столиком. Она все еще говорила с ним. Я вышел через переулок на бульвар Распай. Подъехало такси, я сел и назвал таксисту свой адрес.
Когда я стал подниматься по лестнице, консьержка постучала по стеклу своей двери и, когда я остановился, вышла. Она отдала мне несколько писем и телеграмму.
– Вот почта. И приходила леди, хотела видеть вас.
– Она оставила записку?
– Нет. Она была с джентльменом. Та самая, что приходила ночью. Она, вообще-то, очень милая.
– Она была с моим другом?
– Я не знаю. Его здесь раньше не было. Очень крупный. Очень-очень крупный. А она такая милая. Очень-очень милая. Ночью она была, пожалуй, малость того. Она приложила к щеке ладонь и покрутила головой. – Я скажу совершенно откровенно, моншер Барнс. Ночью она мне показалась не такой жанти[36]. Ночью я составила о ней другое мнение. Но вы послушайте, что я скажу. Она très, très gentille[37]. Она из очень хорошей семьи. Это чувствуется.
– Они ничего не просили передать?
– Да. Они сказали, что вернутся через час.
– Направьте их ко мне, когда придут.
– Да, моншер Барнс. А эта леди, эта леди – важная персона. Эксцентрична, не без этого, но quelqu’une, quelqu’une![38]
Консьержка, до того, как стать консьержкой, держала ларек с напитками возле парижского ипподрома. Всю ее клиентуру составляла публика класса пёлуз[39], но она присматривалась и к публике класса пезаж[40], и не без гордости рассказывала мне, кто из моих гостей хорошо воспитан, кто из хорошей семьи, кто спортсмен (это слово она говорила с французским прононсом). И все бы хорошо, но людям, не укладывавшимся ни в одну из этих трех категорий, грозило услышать, что меня нет дома. Один мой приятель, художник крайне недокормленного вида, который в глазах мадам Дюзинель не имел таких достоинств, как хорошее воспитание или происхождение, и не походил на спортсмэна, написал мне записку, прося сделать пропуск для консьержки, чтобы он мог иной раз попасть вечером