В эти серые дни, когда с утра моросил тягучий ленивый дождик, а дороги становились размыты, старый князь N. проводил обычно в одиночестве, у жарко натопленного камина, перечитывая старые свои охотничьи журналы или перелистывая подшивку «Губернских ведомостей» тридцатилетней давности, где в некоторых номерах, помеченных им особыми закладками, иной раз мелькала и его фамилия, или ворошил и перебирал старый семейный архив.
Один раз, в самом темном углу старого комода, на глаза ему попалась старинная папка из плотной кожи, тщательно перевязанная тесьмою. Князь был немало удивлен: ведь он постоянно перебирал все бывшие там документы и стопки бумаг, а эту папку он ни разу не видал. На папке была наклеена небольшая, изрядно уже пожелтевшая табличка из письменной бумаги, которая гласила, что тут находятся дневники княгини N, его уже упокоившейся супруги.
Он тут же развязал тесемку, раскрыл первую тетрадку и жадно вперился в изрядно пожелтевшие ее странички.
Ему было как волнительно, но и так же радостно читать строчки, написанные той, которая была его женою, матерью его детей, ведь в этих старых тетрадках была описана ее жизнь, ее тайная жизнь, закрытая в свое время даже для него и в которую он никогда, следуя известным правилам дворянского этикета, не смел вторгаться.
Громадные напольные часы в дальнем углу гостиной тикали и тикали, их позолоченные стрелки весело носились по циферблату, усердно отбивали положенные пункты, а он все читал и читал, порою смахивая слезинку с глаз, погруженный в беззаботную юность и добродетельную молодость своей покойной супруги.
«…Ну вот, ну вот, наконец и свершилось! Я понесла, понесла, и понесла от любимого! Который, как свет с небес, сюда, в этот рай земной, в этот прелестный Баден-Баден был мне ниспослан самим Провиднением, – с нахлынувшими вдруг чувствами читал престарелый князь, – и который был так любим мною втуне, тайно и – безнадежно! И который вдруг снизошел, как Аполлон и явился ко мне именно здесь, на благодатной земле этой! Доктор сегодня уверил нас с maman, что уже как будто бы четыре недели… Господи, Матерь Божия и Царица небесная, прости, прости и помилуй неразумную рабу твою! Что будет, что будет!»
Старый князь, едва прочтя эти строки, смахнул навернувшуюся тут же крупную слезу и еще раз удивился, и умиленно подумал, как же она, бедная, его любила, как любила… «Аполлон, любимый… Спустился с небес… Ах! Ох!»