Словом, все было отлично, не считая того, что у меня все еще постукивали зубы.
– И откуда она только взялась, эта чертова зверюга, – я нервно ёжилась, вспоминая ушастую, курносую, мерзкую мордочку, – так меня напугала…
– А вы что же, верите в эти поверья? – осведомился Лидс.
– В какие? – удивилась я.
– Ну, всякое говорят…
– Вы меня пугаете. Я ничего не знаю про поверья, но лучше уж расскажите правду, чем вот так, намеками.
– Ну, одни считают, что залетевший в дом нетопырь – дурное предзнаменование, другие – что он связан с нечистой силой; цыгане и вовсе полагают летучих мышей проводниками душ черных ведьм на тот свет – да глупости все это! Безобидная зверушка, только и всего.
Меня передернуло. Лидс продолжал:
– Вот, прошу сюда: это библиотека старой леди. Смотрите, сколько стеллажей! А какие старинные фолианты, в тисненых обложках! Наверняка, здесь хранятся очень ценные книги…
– Хм, – отвечала я, созерцая мрачноватую комнату с панелями и стеллажами из мореного дуба – и покрутила носом.
Признаюсь вам – тссс! – по секрету в чудовищном: я всю жизнь ненавидела книги. Ухххх, как я их терпеть не могу! Вечно-то в них описаны драки, интриги, ссоры и ненависть; кто-то кого-то жрёт, с хрустом и злобой – и это, считается, всем интересно. А я человечек тихий, конфликты не выносящий. Они называют это «приключениями», ха! – но я-то знаю, что «приключения» на простой человеческий язык переводятся как «неприятности». По мне, так самая лучшая книга – та, которую никто, конечно же, не напишет – выглядела бы примерно так: «Они тихо жили в маленьком коттедже, и никогда не ссорились. Каждый день у них в кухне пахло пирогами и печеньем; в саду росла малина, яблони и вишни; по вечерам они качались в гамаке или пили кофе, сидя на крылечке. А зимой у них в печурке трещали дрова, за окном падал снег, мурлыкал кот, а бабушка вязала шаль. И так шли годы, и поколения сменялись новыми поколениями, но неизменно в кухне пахло вишневым пирогом с орехами, и все они нежно любили друг друга. Конец».
В своих мечтах, иногда, я воображала себе этот домик, и своих несуществующих родных, которых я в своих мечтах так нежно любила, а они любили меня; и дворик с гамаком, поросший по углам фиолетовым люпином… И тогда я оглядывалась вокруг себя – вечно все чужое, вечно не мое, вечно временное, которое и обживать не хотелось. Зато хотелось заткнуть уши и сунуть голову под подушку, ибо уж чего-чего, а ссор и неразберихи в моем семействе было предостаточно.